иное слово – городище. По размерам и населению – тысяч десять тут точно было, а то и все двадцать – Данпарстад вроде бы считался городом, однако какого-либо толкового управления – по типу римского – в нем никогда не было. Каждая улица, каждый район принадлежал какому-то одному роду, вожаки которого (либо народное собрание – тинг, либо совет старейшин – везде по- разному) правили своим районом точно так же, как если бы жили в отдельно стоящей деревне. Да так ведь и жили! Никаких главных общегородских улиц не имелось и в помине, за рыночную – центральную – площадь периодически происходили драки, переходящие в натуральные военные действия, заканчивавшиеся переходом рынка в те или иные руки. Каждую улицу, каждый вонючий переулок – канализации, естественно, тоже не было – держал в руках какой-нибудь род. И вовсе не обязательно готский, хватало и словен, и даже гуннов – народа, по голословному утверждению историков, вовсе не склонного к городской жизни. Впрочем, здешнюю жизнь можно было назвать городской лишь с большой натяжкой. Одно было хорошо – хотя промеж собой «горожане» частенько схватывались не на жизнь, а на смерть, – приезжих купцов не трогали, несмотря на всю свою дикость, прекрасно понимая, что незачем резать курочку, несущую золотые яйца. Евреи и греки уже селились здесь целыми кварталами, иудеи даже успели выстроить синагогу, еще никем не разрушенную, греки же, не отставая от своих конкурентов, спешно строили деревянную церковь. Стройка эта, кстати, располагалась как раз напротив постоялого двора Афтая, Афтая Гуннские Очи, или Афтая Жулика, как называли его иные.
Первое, что сделал сей «верный человек», это выдал гостям – точнее говоря, продал, обменяв на беличьи шкурки – плоские бронзовые фибулы с выпуклой руной, похожей на латинскую букву «V».
А может, это была никакая не руна, а и впрямь – буквица, первая, от имени Вальдинга, про прозвищу Кровавый Орел, так звали местного захребетника, крышующего квартал, где и находился постоялый двор Афтая Гуннские Очи. Кстати, и тут лучше было сказать – «дворище». Большой и крайне бестолково построенный постоялый двор Афтая занимал почти четверть квартала – какие- то запутанные переходы, заборы, амбарчики, даже скобяная лавка и кузница. Хозяйство «верный человек» херцога Варимберта вел многоотраслевое, даже – сам хвастался – и скот разводил, держал его прямо здесь, в стойлах, там же, рядом, во дворе, резвились в желтых навозных кучах свиньи. Радомир даже вспомнил прочитанную в детстве книжку про Остапа Бендера, больно уж походил на него Афтай всеми своими повадками, а его заведение вызывало сильные ассоциации с посещенной великим комбинатором дворницкой, причем в тот момент, когда там находились и новые и старые валенки дворника Тихона, пахнувшие навозом и воздуха вовсе не озонировавшие.
Даже вот здесь, в небольшой, с низенькой крышей харчевне – постоянном местопребывании Афтая, его, так сказать, офисе – пахло так, что мама, держись! Впрочем, никто, кроме Рада, не обращал на запах никакого внимания. Ну, пахнет себе дерьмом – и что? Что в этом такого-то?
– А что это за буквица? – заплатив жулику притащенными с одной из волокуш белками, поинтересовалась Хильда. – И на руну похожа, и на латынь.
– Никакая это не буквица, – важно пояснил кабатчик. – А знак! Знак нашего покровителя и заступника, славного господина Вальдинга по прозвищу Кровавый Орел.
– Ага, Кровавый Орел – понятно, – подкинув на руке фибулу, глухо хмыкнул князь. – Он, этот Вальдинг, что же – местный конунг?
– Конунг, хм… – Афтай задумался, запустил пятерню в рыжую курчавую бороду, чем-то напоминавшую бороду Кузьмы Минина, какими его любили изображать на парсунах неизвестные русские художники второй половины семнадцатого века. – Не, пожалуй, все же не конунг, не князь.
– А тогда кто? – полюбопытствовала Хильда. – Хевдинг?
– И не хевдинг… Гм, гм… да как вам сказать… Радомир вдруг хмыкнул и, подмигнув супруге, промолвил, как раз к месту вспомнив станицу: – Зато я знаю! Главарь местной администрации – вот как эта должность называется.
Ну, главарь – не главарь, а фибулы Рад с Хильдой и Сарганой взяли. Всем же остальным наказано было сидеть на постоялом дворе, носа наружу не выказывая. Даже верным близнятам, Линю с Горшенею, князь точно так же строго-настрого наказал, да еще не забыл напомнить, чтоб за хозяином – комбинатором – присматривали.
Радомир, конечно, и Хильду бы из этой вот харчевни никуда не выпустил, да та та-ак посмотрела, словно бы он ее решил живой в могиле захоронить. Правда, с другой стороны, никак нельзя было сейчас сказать наверняка, где безопаснее – внутри постоялого двора или снаружи? Что-то не производил ушлый кабатчик впечатления такого уж верного человека, каким прикидывался. Может, и вообще зря с ним связались? А тогда – где и жить-то?
А жить нужно было, стараясь поскорее разведать, выяснить о каком-нибудь подходящем купце, еще лучше – о группе купцов. Валашский путь даже в эти неспокойные времена пустовал редко: привезти ромейского вина да масла оливкового, да тканей киосских
