– Ну вот… а теперь они организуют погоню! – развел руками Илар. – Будут неприятности! Нам это надо? Нет. Поезжай домой. Служанки нам не нужны.
– Я не вернусь, – голос девушки стал безжизненным. – Если вы не примете меня на службу, я покончу с собой.
Девушка достала нож, медленно, но уверенно приставила его к шее и легонько нажала. Из-под острия выступила капля крови, превратилась в тонкий ручеек, тут же размазанный крупными каплями дождя, усилившегося в последние минуты. Илар завороженно смотрел на то, как незнакомая, чужая девица пытается себя убить, и вдруг вспомнил Устаму, некогда не менее уродливую, чем эта селянка, и его вдруг охватило чувство досады – ну почему, почему к одним судьба благосклонна, а другие всю жизнь влачат жалкое, убогое существование?! Ну где справедивость? Почему одни рождаются красивыми, богатыми, успешными, а другие – уродливыми и бедными?! В этом справедливость богов?! Так какая же это справедливость?! Подлость!
– Стой! – внезапно скомандовал он, сжав руку Дарана, вскочившего с постели и пытающегося что-то сказать трясущимися губами. – Мы берем тебя. Я беру тебя! Будешь готовить мне, убирать за мной, будешь моей служанкой. О жалованье потом поговорим.
– Да мне не нужно никакого жалованья! – счастливо выдохнула девушка, все еще не отрывая ножа от шеи. – Поесть и тело прикрыть. Я и так буду на вас работать! В селе я все равно ничего больше не имела, кроме еды и одежды. И насмешек.
– Сам будешь платить за работу! – скрипуче обозначился Иссильмарон. – И комнату на постоялом дворе сам ей будешь оплачивать!
– Я и в конюшне могу спать! И под фургоном! И мне много не надо! – Лицо девушки сделалось почти нормальным, осветившись радостью предвкушения. – Я мало ем! Я вам не доставлю проблем! Я сделаю все, что скажете! Буду вашей рабыней, господин!
– Нет у меня рабов и рабынь, и не будет! – поморщился Илар. – Забудь о рабстве. Будешь получать жалованье, как и все слуги. А кобылу свою куда денешь? Впрочем, пусть идет следом, привяжи ее позади фургона. Вот так. Забирайся, да стряхни плащ, а то сейчас мокрые все будем. Занимай вон ту лежанку, теперь она твоя. Поехали! А то до вечера не доберемся до гостиницы. Неохота на улице ночевать, под дождем.
Девушка аккуратно встряхнула плащ, сняла его и неловко влезла в фургон. Илар сосредоточенно старался не смотреть на то, как она перелезала через борт, хватаясь за него худыми узловатыми пальцами. Ему почему-то было неловко, стыдно – то ли за себя, такого упитанного, благополучного, обеспеченного, если не сказать богатого, то ли за людей, которые так жестоки к несчастным, обделенным судьбой. Он никогда не смеялся на уродцами, потешавшими зрителей на спектаклях, – изредка в городок приезжали труппы комедиантов, и в них обязательно были два или три таких изувеченных богами существа. Горожане хохотали до слез, показывая на них пальцем, а он ощущал лишь горечь – разве можно веселиться, глядя, как маленький или большой человек пытается заработать, выставляя напоказ свое уродство?
Илар как-то спросил родителей, почему так происходит, в чем дело? Почему люди смеются, глядя на этих несчастных? Отец и мать долго молчали, не находя слов, потом мать погладила Илара по голове и сказала, обращаясь к отцу:
– Все-таки мы хорошо воспитали нашего сына, раз он не понимает, тебе не кажется?
Потом вздохнула, села на стул, посадила Илара рядом на табурет.
– Понимаешь, в чем дело… это несчастные люди. Нет, нет – не те, обделенные судьбой, – другие! Здоровые, вроде как благополучные. И… несчастные. Боги их обделили больше, чем «уродцев», вынужденных забавлять толпу пьяных идиотов. У них уродлива душа. Она черна, грязна, похожа на червяка, живущего в куче навоза. Боги их наказали, дав мерзкую, грязную душу. Эти люди не осознают того, но подозревают, что это именно так, а потому им приятно, что кому-то хуже них, им нравится, когда кому-то плохо, и тогда их существование кажется не таким мерзким, жизнь не такой пустой и бессмысленной.
– А что, разве лавочник Мисроль такой гадкий? С черной душой? Он меня всегда конфетой угощает… и про вас очень хорошо говорит. А он тоже смеялся на представлении. И лесоруб Амаг – он меня на плечах катал… он тоже плохой?
– Вот результат твоих философских рассуждений! – фыркнул отец, укоризненно качая головой. – Ну зачем тебе надо было? Он еще мал, все равно не поймет! А теперь вот ляпнет что-то на улице – и готов враг! Язык тебе всегда вредил, моя милая!
– Поймет… когда-нибудь, – неуверенно сказала мама и тут же заторопилась: – Иларчик, надеюсь, ты понимаешь, не все, что мы говорим в нашем доме, надо рассказывать друзьям?
– Понимаю… – ответил Илар, который на самом деле совсем даже не понимал. Если это правда – так зачем скрывать ее от окружающих? А если ложь – зачем это мама сказала? А его мама никогда ему не врет, Илар знал наверняка. Другие мамы врут, но его мама – нет.
Илар никому не сказал об этом разговоре, но больше никогда не ходил на представления с бородатыми женщинами, карликами, человекопауками и человеком-зверем. А еще – был очень осторожен с теми, кто смеялся на таких спектаклях. Ну так… на всякий
