Нас после понесенных потерь сменили. Мы в Княгинине гарнизоном встали, чтобы, значит, железную дорогу от врага прикрывать, свою и трофейную технику отремонтировать, боекомплект пополнить, себя в порядок приводить. Ох и ругался тогда товарищ Седов на комбата за то, что он без разведки на местечко попер, людей и технику понапрасну погубил. Заставил на каждого погибшего похоронку лично писать, а потом в ротные разжаловал.
Через два дня нас сменила присланная из Молодечно гарнизонная команда. Опять в наступление бросили. За эти дни мы и технику отремонтировали, и людьми пополнились. Бои тогда тяжелые в районе Будслава шли. Немцы туда подкреплений и артиллерию нагнали и держались крепко. Вот командованием и было принято решение обойти Будслав с юга, через Шинковский лес и Волколадку, выйти к Бубнам и дальше двигаться по дороге на Докшицы. В головном дозоре мы и должны были идти. Выполнили мы приказание командования. Сделали, что нам велено было, но в Докшицы прорваться не смогли. Немцы нас у деревни Заложино, что сразу за Бубнами, своим артогнем остановили. Хорошо, суки, стреляли, большим калибром и на удивление точно. Разрывы были очень большие, потери мы тогда понесли страшные. Два легких танка нам раздолбили, у противотанкистов несколько орудий и автомашин разбили. Народа много полегло. Вот мы и встали. Технику под деревьями спрятали, чтобы, значит, немецкая авиация не засекла. Но вот что удивительно было: как только на дороге что появится, то немецкая артиллерия сразу свой «концерт» начинала, а они никак этого видеть не могли, деревья мешали. Самолетов или аэростатов видно не было. Тогда-то и поняли, что где-то рядом их корректировщик находится. Вот мы и решили поискать его. Вооружились автоматами и пулеметами танковыми, маскхалаты надели, развернулись цепью и аккуратненько так идем, а снега кругом чуть ли не по пояс да деревьев поваленных куча. Уже возвращаться хотели, как я увидел припорошенный снегом красный немецкий провод: мы тоже такие, трофейные, применяли. Ветер снег с него немного смел. Стало мне подозрительно! Пошел вдоль провода, а он к нам в тыл ведет. Идти тяжело, снега много, в валенки его набилась куча, но, думаю, все равно дойду. Шел не спеша, стараясь не шуметь. Тут вижу, лыжня проложена. Я по ней. Автомат на изготовку взял, пригнулся и дальше почти ползком. Впереди как раз выворотень показался, а за ним лежит здоровый немец с пулеметом, в маскхалате, весь присыпанный снегом, второй с биноклем на дорогу смотрит, а третий с телефоном возится. Лыжи у них в сторонке стояли. И все они ко мне спиной! Дал короткую очередь по бугаю, по второму, потом по телефонисту. Тот заверещал – я его в ноги ранил. Тут и ребята подоспели, помогли телефониста взять. Первых двоих я убил, а телефонист идти не мог. Парни его потом на руках вынесли. Для меня это были первые смерти, про которые я точно знал – мои. На допросе телефонист показал, что они заранее расположились в перелеске и создавали корректировочный пункт тяжелого артиллерийского дивизиона. Пулеметчик, которого я завалил, литовцем оказался… Немецких артиллеристов потом наша авиация накрыла, да и мы добавили.
Спустя два дня меня уже в Докшицах ранил снайпер, когда наш взвод вместе со штурмовым отрядом по улицам продвигался. Я из танка вылез и с парнями из штурмбата обсуждал, как нам лучше дальше действовать. Они мне каску на всякий случай дали и стали показывать, что и как они хотят сделать. Тут меня снайпер и достал. Я даже успел заметить немецкого стрелка, но ничего не успел предпринять. Пуля попала в каску, разорвалась, кусочки шлема посекли голову, плечо. «Штурмовики» среагировали мгновенно, забросав снайпера гранатами и расстреляв из пулемета. Меня же отправили в медсанбат, оттуда в полевой госпиталь, а через неделю самолетом в эвакогоспиталь, что был в городе Мичуринске.
Это было уже второе ранение за время войны. Первое я еще летом получил, до того как в плен попал. Под городом Бобр в мой танк попала болванка. Из экипажа я один в живых остался, отделался сквозным ранением плеча. Смог из «бэтэшки» вылезти, да вот дальше к немцам в плен попал. Спасибо, что перевязали да в лагерный лазарет поместили. Лечили нас наши врачи, из военнопленных. Лекарств, перевязочных материалов, еды не было. Местные жители помогали выживать, поддерживали и делились чем могли. Мне повезло, что осколок руку насквозь прошел. Кость, нервы задеты не были, перевязку вовремя наложили, да и организм крепкий был, потому и на поправку пошел. Бежать из лазарета не удалось, немцы всех, кто на своих ногах стоял, в лагерь увезли. Там, узнав, что я танкист, отправили на работу в танкоремонтные мастерские. Нас там, бедолаг, несколько тысяч работало. Большинство из танкистов, трактористов да автомобилистов было. Танки, трактора, тягачи, автомашины разные ремонтировали, новые заводские цеха вместе с местными жителями строили. Командовали нами немцы из организации Тодта и специалисты компании «Даймлер-Бенц». В принципе, к нам неплохо они относились, ругались, конечно, но по делу. Следили за чистотой и требовали делать все как следует, а не спустя рукава. На ночь в бараки отправляли. Охраняли нас солдаты из охранной дивизии и полицаи из местных жителей. Кормили плохо, больных сразу в лазарет отправляли, а оттуда в лагерь, что было равнозначно смерти. После восстания прошел «фильтр», а оттуда направили по специальности в танкисты, воевать на тех же танках, что для немцев ремонтировали. Доверили танком командовать, в звании восстановили. Потом по ранению в госпиталь за линию фронта отправили. Там замполит мне вручил первую военную награду – орден Красной Звезды.
Наших парней из Минской группы в Мичуринском госпитале много лечилось. Их самолетами и санитарными поездами туда доставляли. Самолетами напрямую, а поездами через Брянск или Гомель. Лечились наши и в Тамбове. В Мичуринске на вокзале,
