Комната наполнена светом – на улице ясное утро. Желтый силуэт окна с перекрестьем рамы отпечатался на стене, внутри солнечного квадрата шевелятся тени веток.
– Паутиныч, а почему тебя твари не трогают? – спрашиваю я для поддержания беседы.
– Не знаю. – Он усмехается в бороду. – Я тут давно… За своего, наверное, держат.
Я снова смотрю в ее сторону. Как сидела, так и сидит. Разглядываю профиль: элегантно изогнутая бровь, прямой тонкий нос, плотно сомкнутые губы. Если не видеть глаз – можно просто любоваться красивой девушкой. Но иногда она поворачивает голову, и тогда я стараюсь не смотреть. Среди наших бытует версия, что Взрыв выжег их души. Версия эта популярна у тех, кто смотрел в глаза шатуну.
– Она сама к тебе пришла? – спрашиваю я.
– Сама. Они с матерью, моей дочкой, в Ельске жили. В больнице обе работали.
Я представляю: Паутиныч сидит в этой самой комнате и вдруг видит, как в окно заглядывает она. А если это было ночью? Да… Еще неизвестно, что лучше – горевать по погибшим родичам или получить их в таком виде. Но из поведения Паутиныча непонятно, как он к ней относится. Он как-то вообще к ней не относится, во всяком случае – в моем присутствии. Но при этом в прошлый раз она была в другой одежде, а сегодня снова в том сарафане, в котором я увидел ее первый раз. Она чуть шевелит лежащей на колене рукой, и я замечаю, что на безымянном пальце у нее отсутствует фаланга. И запаха от нее никакого нет. Не то что от других шатунов. Они же не мертвые, они даже могут как-то добывать себе пищу. Поэтому и обитают в бывших населенных пунктах – там непортящиеся продукты найти можно.
На крыльце раздаются шаги, металлический звон – в двери появляется Чекист. Рожа румяная, шлем набекрень, пластины знаменитого бронекомбенизона густо измазаны глиной.
– Поймал? – с издевкой спрашиваю я.
– Поймал, – весело кивает он. – Только лучше бы не ловил.
– А я предупреждал! – говорит Паутиныч и разражается тихим, похожим на кашель смехом.
– Я его за домом бросил, у беседки. Разделай, пока не протух на жаре.
– Спасибо, сынок. – Паутиныч кивает, все еще усмехаясь в бороду.
Чекист разводит бронированными руками и тоже улыбается во весь рот. Здоровый бугай, под два метра ростом, да еще и в такой экипировке – отчего бы не попробовать на спор догнать раненого кабана? У левой ноздри напарника имеется смазанное пятно крови, а правая скула как-то слишком красна для румянца.
– Садись, охотник, чайку попей, – предлагает хозяин.
Чекист вопросительно смотрит на меня, будто советуется. Я бы тоже не отказался от еще одной чашки, но тут вижу, что она снова поворачивает голову к нам.
– Лучше пойдем. – Я поднимаюсь. – Уже начало второго, а еще сколько топать.
Чекист легко соглашается. Чай чаем – но разоблачаться, а потом снова цеплять на себя все агрегаты и приспособления тактического комплекса «Голиаф» ему явно не хочется. Он выходит на улицу, я начинаю собираться.
– Отдай напарнику, в благодарность. – Паутиныч протягивает мне пластиковое ведерко. Сквозь мутно-прозрачные стенки видно, что оно до краев наполнено густым рыжим медом.
– Спасибо.
Кладу мед в рюкзак, подтягиваю снарягу, жму широкую морщинистую руку.
– Передай Хирургу, что через неделю, надеюсь, будет ответ, – говорит Паутиныч.
– Какой ответ?
– Просто передай, хорошо?
Интонация у Паутиныча странная, вроде бы даже угрожающая. Я понимаю, что спросил лишнее. Киваю, набрасываю рюкзак. Она по-прежнему сидит без движения. Отсюда видно, что там, куда повернута ее голова, ничего нет, только белая стена.
– Вы с ней хоть разговариваете? – вырывается у меня еще один ненужный вопрос.
– Разговариваем, – отвечает старик все с той же интонацией.
– О чем?
– Ты правда хочешь это знать?
Я вижу совсем другого Паутиныча: комичный старик с мультяшной внешностью исчез – меня внимательно рассматривает человек, чей дом обходят стороной даже мутанты.
– Я хочу, чтобы ничего этого не было! – вырывается само.
