душистую жечь да при первых намеках на болезнь в домах своих запираться и носа на улицу не казать. Платок на двери вывесить – и ждать, пока к ним лекари придут. А кто не делает так – рубить нещадно! Иначе все тут ляжем.
Ромодановский вздохнул.
– Ты как будто больше знаешь? Откуда? Или вас и лечить учат?
– Нет, боярин. Не учат. Только нескольких, кто к сему делу талант имеет и призвание. Но рассказывать – рассказывали. Лично царский грек, Ибрагим. Приходил к нам, объяснял, что делать надобно, а уж когда нас сюда послали – вдвойне.
– Неужто знал кто заранее?
– Не знал, боярин, а предугадал. Что чума, что оспа приходят туда, где людей много, грязи….
– Вот о чем речь… Ладно. Остальные ребята знают, что делать надобно?
– Должны знать. Скажи им, пусть карантин вводят.
– Кара…
– Карантин. Они поймут, батюшка боярин. Спаси тебя Бог.
– Митя…
А что тут можно было сказать?
Мальчишка сейчас их всех спасал. Даже ежели то и не чума… Только в последнее Ромодановский мало верил. Понял уже, что царевичевы воспитанники знают, о чем говорят.
– Я к вам добровольцев направлю.
– Батюшка боярин. Ты лучше погляди, кто тут был за последние дней десять. И пусть они по домам сидят… ведь ежели вырвется зараза на волю…
Ромодановский понимал. И ему было страшно. Он не пугался врага, он храбро дрался, но тут – иное. Невидимая смерть, которая выбирает жертву, а как – не понять.
Не гибель страшна, жутко, когда ты беспомощен.
Обратно, в город, Ромодановский ехал словно убитый. Прокатился… если б не мальчишка, мог бы и сам войти. И – прошло бы мимо? Бог весть.
В загон отправились два десятка добровольцев с оружием. Они понесли с собой мешки с провизией – и ворота закрылись за ними.
И – завалили камнями. Через месяц их разберут. Или – нет.
Если кто-то выживет, Богу то угодно будет. Если же нет…
Обложат соломой и подожгут. На солнце высохло хорошо, только полыхнет.
Страшно?
А лучше всех тут положить? Следующие десять дней улицы Азова были тихи и недвижны. Только патрули проходили. Все понимали, насколько это опасно. А потому любой, кто чувствовал себя нездоровым, тут же изолировался. За городскую стену. В бывший татарский лагерь.
Это действительно была чума. И повезло только в одном. В городе случаев заразы не обнаружилось, хотя мальчишки, не жалея ног и времени, ходили по домам, проверяли каждого. И отказ от проверки означал смерть на месте.
Драконовские меры?
Может, Ромодановский и дрогнул бы, да жить хотелось. И он решил довериться мальчишкам.
Сопляки?!
Ну так доказали ж уже, что полезны! Не раз доказали! И им тоже жить охота. А что еще сделать можно? Царевичу сообщить?
Да пока то письмо долетит… Хоть его-то пусть Бог помилует! Успел он вовремя уехать от заразы!
Страшное настало время для Азова.
Алексей Алексеевич въезжал в Москву триумфально. Конечно, не с бухты-барахты. В пяти днях от столицы его таки нашли Софьины посланцы и передали письмо, прочитав которое царевич долго ворчал. Но потом махнул рукой.
Пусть сестричка делает, что пожелает, если она считает, что так лучше будет… ведь для него старается.
Так что спустя два часа после рассвета он въезжал в Москву.
Ехал рядом эскорт, гарцевал конь, развевались знамена, пели трубы… Красиво.
Народ сбегался со всех сторон и восхищенно смотрел на царевича. Красивого, загорелого, улыбающегося, в белом с золотом
