писать, но Вы меня понимаете…'26 В сентябре того же года он пишет:
'…Я слышал, что статья Ваша, которая должна была явиться в 'Русской мысли', сожжена по распоряжению цензуры27, но, быть может, у Вас уцелел оттиск; то не будете ли Вы так любезны, не пришлете ли мне его сюда (лучше в Париж, 50, rue de Douai) по почте? Я, по прочтении, аккуратно Вам его возвращу. Очень бы мне хотелось прочесть эту статью.
Пишу Вам в Ясную Поляну, так как полагаю, что Вы раньше зимы не вернетесь в Москву. Не спрашиваю Вас, не принялись ли Вы за литературную работу, – так как я знаю, что Вам этот вопрос не совсем приятен; но весьма бы желал иметь весточку об Вас, о Вашем здоровье, так же, как и о всех Ваших, которым прошу от меня поклониться'28.
Отец с одной знакомой дамой послал Тургеневу в Париж свою 'Исповедь', прося Тургенева прочесть эту книгу, не сердясь на него, а стараясь стать на его точку зрения и понять ее29, Тургенев ответил следующее:
'А что я прочту Вашу статью именно так, как Вы желаете, об этом и речи быть не может. Я знаю, что ее писал человек очень умный, очень талантливый и очень искренний; я могу с ним не соглашаться, но прежде всего я постараюсь понять его, стать вполне на его место… Это будет для меня и поучительней и интересней, чем примеривать его на свой аршин или отыскивать, в чем состоят его разногласия со мной. Сердиться же – совсем немыслимо; сердятся только молодые люди, которые воображают, что только и света, что в их окошке… а мне на днях минет 64 года.
Долгая жизнь научает – не сомневаться во всем (потому что сомневаться во всем, значит: в себя верить), а сомневаться в самом себе, – то есть верить в другое – и даже нуждаться в нем. Вот в каком духе я буду читать Вас'.
'…Опять принялся за работу. Как бы я обрадовался, если б узнал, что и Вы принялись за нее! Конечно, Вы правы; прежде всего нужно жить как следует; но ведь одно не мешает другому…'30 Но Тургенев, видимо, не понял 'Исповеди' и не согласился со взглядами моего отца.
Ему он написал:
'Я начал было большое письмо к Вам в ответ Вашей 'Исповеди', но не кончил и не кончу, именно потому, чтобы не впасть в спорный тон…'31 А одновременно с этим письмом он писал Григоровичу следующее свое мнение об 'Исповеди':
'Получил на днях через одну очень милую московскую даму ту 'Исповедь' Л.
Толстого, которую цензура запретила. Прочел ее с великим интересом: вещь замечательная по искренности, правдивости и силе убежденья. Но построена она вся на неверных посылках и в конце концов приводит к самому мрачному отрицанию всякой живой человеческой жизни… Это тоже своего рода нигилизм… И все-таки Толстой едва ли не самый замечательный человек современной России!..'32 Как часто я себя спрашивала, так же, как я думаю, и многие другие, о том: какая могла быть причина частых ссор отца с Тургеневым?
О литературном соревновании, мне кажется, не могло быть и речи. Тургенев с первых шагов моего отца на литературном поприще признал за ним огромный талант и никогда не думал соперничать с ним. С тех пор как он еще в 1854 году писал Колбасину: 'Дай только бог Толстому пожить, а он, я твердо надеюсь, еще удивит нас всех'33, – он не переставал следить за литературной деятельностью отца и всегда с восхищением отзывался о ней.
'Когда это молодое вино перебродит, – пишет он в 1856 году Дружинину, – выйдет напиток, достойный богов'34.
В 1857 году он пишет Полонскому:
'Этот человек пойдет далеко и оставит за собой глубокий след'35.
А между тем эти два человека никогда друг с другом не ладили…
Читая письма Тургенева к отцу, видишь, что с самого начала их знакомства происходили между ними недоразумения, которые они всегда старались сгладить и забыть, но которые через некоторое время – иногда в другой форме – опять поднимались, и опять приходилось объясняться и мириться.
В 1856 году Тургенев пишет отцу:
'Ваше письмо36 довольно поздно дошло до меня, милый Лев Николаевич… Начну с того, что я весьма благодарен Вам за то, что Вы его написали, а также и за то, что Вы отправили его ко мне; я никогда не перестану любить Вас и дорожить Вашей дружбой, хотя, – вероятно, по моей вине, – каждый из нас, в присутствии другого, будет еще долго чувствовать небольшую неловкость… Отчего происходит эта неловкость, о которой я упомянул сейчас, – я думаю, Вы понимаете сами. Вы единственный человек, с которым у меня произошли недоразумения; это случилось именно оттого, что я не хотел ограничиться с Вами одними простыми дружелюбными отношениями, – я хотел пойти далее и глубже; но я сделал это неосторожно, зацепил, потревожил Вас и, заметивши свою ошибку, отступил, может быть, слишком поспешно; вот отчего и образовался этот 'овраг' между нами. Но эта неловкость – одно физическое впечатление – больше ничего; и если при встрече с Вами у меня опять будут мальчики бегать в глазах, то, право же, это произойдет не оттого, что я дурной человек. Уверяю Вас, что другого объяснения придумывать нечего.
Разве прибавить к этому, что я гораздо старше Вас, шел другой дорогой…
Кроме собственных так называемых литературных интересов, – я в этом убедился, – у нас мало точек соприкосновения; вся Ваша жизнь стремится в будущее – моя вся построена на прошедшем… Идти мне за Вами невозможно; Вам за мною – также нельзя. Вы слишком от меня отдалены – да и кроме того, Вы слишком сами крепки на своих ногах, чтобы сделаться чьим-нибудь последователем. Я могу уверить Вас, что никогда не думал, что Вы злы, никогда не подозревал в Вас литературной зависти. Я в Вас (извините за выражение) предполагал много бестолкового, но никогда ничего дурного; а Вы сами слишком проницательны, чтобы не знать, что если кому-нибудь из нас двух приходится завидовать другому – то уже наверное не мне…'37 В следующем году он пишет отцу письмо, которое, как мне кажется, служит ключом к пониманию отношений Тургенева к отцу:
'…Вы пишете, что очень довольны, что не послушались моего совета – не сделались только литератором38. Не спорю, может быть, Вы и правы, только я, грешный человек, как ни ломаю себе голову, никак не могу придумать, что же Вы такое, если не литератор: офицер? помещик? философ? основатель нового религиозного учения? чиновник? делец? Пожалуйста, выведите меня из затруднения и скажите, какое из этих предположений справедливо. Я шучу, – а в самом деле мне бы ужасно хотелось, чтобы Вы поплыли наконец на полных парусах…'39 Мне кажется, что Тургенев, как художник, видел в моем отце только его огромный литературный талант и не хотел признавать за ним никакого права быть чем-либо другим, кроме как художником-литератором. Всякая другая деятельность отца точно обижала Тургенева, – и он сердился на отца за то, что отец не слушался его советов и не отдавался исключительно одной литературной деятельности. Он был много старше отца, не побоялся считать себя по таланту ниже его и только одного от него требовал: чтобы отец положил все силы своей жизни на художественную деятельность.
А отец знать не хотел его великодушия и смирения, не слушался его, а шел той дорогой, на которую указывав ли ему его духовные потребности. Вкусы же и характер самого Тургенева были совершенной противоположностью характеру отца.
Насколько борьба вообще воодушевляла отца и придавала ему сил, – настолько она была не свойственна Тургеневу.
Я думаю, что то, что Тургенев так охотно уезжал из России и жил за границей, – имело своим основанием именно этот страх перед борьбой. События, которые в его время происходили в России, не нравились ему; он говорил, что у него есть враг в России – крепостное право, но на борьбу у него не было охоты, и он, я думаю – бессознательно, предпочел удалиться от всего того, что его мучило, чем вступать в борьбу40. Издали он следил за тем, что происходило в России, и собирался принимать участие в ее жизни, но многие планы его так и оставались планами.
'…Я решился посвятить весь будущий год на окончательную разделку с крестьянами, – пишет Иван Сергеевич отцу в ноябре 1857 года, – хоть все им отдам, – а перестану быть 'барином'41. На это я совершенно твердо решился, – и из деревни не выеду, пока всего не кончу…'42 На следующий год от 17 (29) января он пишет отцу из Рима:
'Давно ожидаемое сбывается43, – и я счастлив, что дожил до этого времени… Не буду говорить Вам о том вопросе, который Вам, вероятно, уже уши прожужжал, но уверяю Вас, он занимает нас здесь чуть ли не
