месте: 'Все болезни мои приносили мне явную моральную пользу; поэтому и за это благодарю его'5.
Лейтмотив всей его жизни – 'самосовершенствование'. 24 марта 1847 года он пишет:
'Я много переменился; но все еще не достиг той степени совершенства (в занятиях), которого бы мне хотелось достигнуть'6. И тут же в дневнике он набрасывает некоторые правила поведения. Он дает себе слишком много заданий и, не будучи в состоянии их выполнить, недоволен собой. 7 апреля он пишет: 'Через неделю ровно я еду в деревню. Что же делать эту неделю?
Заниматься английским и латинским языком, римским правом и правилами'7. По прошествии этой недели он отмечает: 'Какая будет цель моей жизни в деревне в продолжение 2 лет? 1) Изучить весь курс юридических наук, нужных для окончательного экзамена в Университете. 2) Изучить практическую медицину и часть теоретической. 3) Изучить языки: французский, русский, немецкий, английский, итальянский и латинский. 4) Изучить сельское хозяйство как теоретическое, так и практическое. 5) Изучить историю, географию и статистику. 6) Изучить математику, гимназический курс. 7) Написать диссертацию. 8) Достигнуть средней степени совершенства в музыке и живописи. 9) Написать правила. 10) Получить некоторые познания в естественных науках. 11) Составить сочинения из всех предметов, которые буду изучать'8.
На следующий день он понял, что переоценил свои возможности, и 18 апреля пишет:
'Я написал вдруг много правил и хотел им всем следовать, но силы мои были слишком слабы для этого'9.
После двухмесячных стараний он отмечает: 'Ах, трудно человеку развить из самого себя хорошее под влиянием одного только дурного'10. 'Дойду ли я когда-нибудь до того, чтобы не зависеть ни от каких посторонних обстоятельств? По моему мнению, это есть огромное совершенство'11.
Позднее он убедился, что совершенство и совершенствование – вещи разные, и 3 июля 1854 года записал: '…главная моя ошибка… та, что я усовершенствование смешивал с совершенством. Надо прежде всего понять хорошенько себя и свои недостатки и стараться исправлять их, а не давать себе задачей – совершенство, которого не только невозможно достигнуть с той низкой точки, на которой я стою, но при понимании которого пропадает надежда на возможность достижения'12.
Он не прекращает своих усилий. Он не теряет надежды. От времени до времени он отмечает достигнутые успехи на пути совершенствования. 'Исправление мое, – утверждает он, – идет прекрасно'13. И позднее: 'Упиваюсь быстротой морального движения вперед'14. Однажды он поставил перед собой такую задачу: '…для себя по доброму делу в день' и добавляет: 'и довольно'15. 'Я твердо решился посвятить свою жизнь пользе ближнего. В последний раз говорю себе: 'Ежели пройдет три дня, во время которых я ничего не сделаю для пользы людей, я убью себя'16. И через месяц: 'Ежели завтра я ничего не сделаю, я застрелюсь'17.
Много лет спустя мой отец, вспоминая эти годы борьбы, писал: '…единственная истинная вера моя в то время была вера в совершенствование. Но в чем было совершенствование и какая была цель его, я бы не мог сказать… Я всею душой желал быть хорошим; но я был молод, у меня были страсти, а я был один, совершенно один, когда искал хорошего. Всякий раз, когда я пытался выказывать то, что составляло самые задушевные мои желания: то, что я хочу быть нравственно хорошим, я встречал презрение и насмешки; а как только я предавался гадким страстям, меня хвалили и поощряли'18.
Затем – женитьба. 12 сентября 1862 года он пишет: 'Я влюблен, как не верил, чтобы можно было любить. Я сумасшедший, я застрелюсь, ежели это так продолжится'19. 16 сентября он передает юной Соне Берс письмо, в котором делает ей предложение20, и заносит в свой дневник: 'Сказал. Она – да. Она как птица подстреленная.
Нечего писать. Это все не забудется и не напишется'21. Через неделю – 23 сентября – свадьба. Через два дня он пишет: 'Неимоверное счастье… Не может быть, чтобы это все кончилось только жизнью'22.
Чем была женитьба для Толстого? Страницей любви, средством положить конец соблазнам, которые его мучили, этапом его жизни, которому он не мог посвятить все свои умственные и душевные силы. И не прошло и года, как он приходит к заключению, что девять месяцев супружеской жизни были для него периодом отупения.
Он испытывает угрызения совести за свой эгоистический образ жизни. Он тяготится своей праздностью, перестает уважать себя. Радости семейной жизни всецело его поглощают и заставляют забывать 'высоты правды и силы', которые он знал раньше. 18 июня 1863 года он пишет в дневнике: 'Где я, тот я, которого я сам любил и знал, который выйдет иногда наружу весь и меня самого радует и пугает? Я маленький и ничтожный. И я такой с тех пор, как женился на женщине, которую люблю'. И он кончает записи этого дня молитвой: 'Боже мой… Дай мне жить всегда в этом сознании тебя и своей силы…'23 И вот эта женщина. Какой же была она, когда узнала, полюбила и стала женой Толстого? Вторая дочь доктора Берса, воспитанная, как все барышни ее круга и ее века. В то время замужество было жизненной целью каждой барышни, и моя мать инстинктивно стремилась к этому идеалу. Замужество было для нее чем-то священным.
Всем своим воспитанием она была подготовлена к семейной жизни, и она принесла в эту жизнь все богатство девственной души и тела.
Но, в противоположность мужу, она от природы пессимистка. Она часто впадает в уныние и легко огорчается. Ей кажется, что все вокруг приносит ей несчастье. Она постоянно воображает себя в безвыходном положении и вместо того, чтобы искать выхода, то жалуется, то упрекает себя, то ищет себе извинения. Она чувствует себя ответственной за все несчастья, которые ее окружают, и виноватой, что не может ничем помочь.
Первым большим горем в ее жизни было открытие прошлой холостой жизни мужа. До самой смерти она не могла примириться с мыслью, что отдала ему всю свою любовь, тогда как он до нее любил других женщин. Вот что читаем мы в ее дневнике: 'Все его прошедшее так ужасно для меня, что я, кажется, никогда не помирюсь с ним…
Он не понимает, что его прошедшее – целая жизнь, с тысячами разных чувств, хороших и дурных, которые мне уж принадлежать не могут, точно так же, как не будут мне принадлежать его молодость, потраченная бог знает на кого и на что. И не понимает он еще того, что я ему отдаю всё, что во мне ничего не потрачено, что ему не принадлежало только детство… Ему бы хотелось, чтоб и я прошла такую жизнь и испытала столько дурного, сколько он, для того чтоб и я поняла лучше хорошее. Ему инстинктивно досадно, что мне счастье легко далось, что я взяла его, не подумав, не пострадав… Что же мне делать, а я не могу простить богу, что он так устроил, что все должны, прежде чем сделаться порядочными людьми, перебеситься'24.
Она не умеет пользоваться данным ей счастьем. Даже в счастливые минуты она умудряется мучить себя сомнениями и предчувствиями: 'Ему нездоровится, думаю, ну, как умрет, и вот пойдут черные мысли на три часа. Он весел, я думаю: как бы не прошло это расположение духа… А нет его или он занят, вот я и начну опять о нем же думать, прислушиваться, не идет ли, следить за выражением лица его, если он тут'25.
И она ревнует ко всему и ко всем: 'Он мне гадок с своим народом. Я чувствую, что или я, то есть я, пока представительница семьи, или народ с горячею любовью к нему Л. Это эгоизм. Пускай. Я для него живу, им живу, хочу того же, а то мне тесно и душно здесь'26.
И в другом месте: 'Читала начала его сочинений, и везде, где любовь, где женщины, мне гадко, тяжело, я бы все, все сожгла. Пусть нигде не напомнится мне его прошедшее. И не жаль бы мне было его трудов, потому что от ревности я делаюсь страшная эгоистка.
Если бы я могла и его убить, а потом создать нового, точно такого же, я и то сделала бы с удовольствием'27.
Бедное дитя! Она страдает от всех этих несуразностей, которые сама выдумывает, чтобы мучить себя. Она не понимает, что ее страдания происходят от несоответствия ее взгляда на брак с действительностью. Для нее все завершалось семейной жизнью: быть верной и любящей женой, преданной матерью – вот долг, который она перед собой ставила. И бог свидетель – честно ли она его выполняла в течение всей своей долгой жизни. Того же она требовала и от него.
А он, мог ли он ограничить свои интересы семьей и быть только мужем и отцом?
Разлад, едва заметно обнаружившийся с первых же дней супружеской жизни моих родителей, благодаря связывавшей их большой любви остается скрытым около двадцати лет, до того момента, который называют обращением, или религиозным кризисом, Толстого и который он сам называл своим вторым рождением28.
