лебеди — это были они, теперь я поняла!
— Ты рассказала мне свою историю, как умела, — негромко сказал Эрвин и чуть пошевелил крылом — мне будто теплый плащ на плечи накинули… Вот, значит, во что закутывали меня тем зимним вечером! — Теперь моя очередь поведать свою.
Я смотрела на него снизу вверх, и мне почему-то больше не было страшно.
6
— Не знаю, с чего начать, — помолчав, сказал принц.
Я коснулась его ладони, а потом изобразила пальцами шагающего человечка.
— Начать с начала? — невольно улыбнулся он. — Пожалуй, так будет лучше всего… Итак, нас было двенадцать: мы, братья-погодки, и Элиза.
Я только вздохнула: хоть мы живем намного дольше людей, дюжина детей и у русалок — повод для гордости! Впрочем, у отца нас было десятеро, и, знаю, хоть он и говорил, что не желает больше брать жену после гибели нашей матери, но все равно присматривался к молодым русалкам. Как знать, может, бабушка все-таки уговорит его жениться во второй раз? По ее мнению, это не дело: девушкам нужна женская рука, а сама она уже старовата, даже на поверхность не поднималась больше полувека! И ничего, что мачеха вполне может оказаться ровесницей моим старшим сестрам, крепче подружатся, уверяла она…
— Хочешь сказать, что наша матушка была героической женщиной? — спросил Эрвин. — Пожалуй, что так: из шестерых сыновей не умер ни один, но вот сама она шестых родов не пережила, а Герхард выжил чудом.
Я нахмурилась, не понимая: он же говорил, что братьев было одиннадцать, да еще сестра!
— Отец очень скоро женился вновь, — пояснил принц. — На младшей сестре первой жены: та была моложе покойной королевы на десять с лишним лет. И, увы, разделила ее участь, и на этот раз я стал причиной. Правда, она успела увидеть меня, а через неделю скончалась от родильной горячки… Видно, поэтому отец всегда недолюбливал Герхарда и меня: из-за нас он лишился обеих жен. Знаешь, — добавил Эрвин, — я как-то услышал, как он говорил советнику, мол, сыновей у него и так больше, чем того, что он сумеет оставить им в наследство, и он скорее предпочел бы лишиться очередного отпрыска, чем любимой жены.
«Но вы же не виноваты», — подумала я, коснувшись его руки.
— Нашей с Герхардом вины тут нет, — согласился он, — но сердцу не прикажешь. И, правду сказать, больше всех нас отец любил Элизу, самую младшую.
Я опять ничего не поняла: Эрвин же говорил, что самый младший из принцев — он, так что же, король женился в третий раз?
Заметив мой взгляд, принц сказал:
— Элиза не сестра нам, хоть мы и привыкли так ее называть. Ее подбросили во дворец однажды ночью. Она была в батистовых пеленках, в шелковом одеяльце, а еще в корзине, в которой ее нашли, оказалось письмо. Какая-то знатная дама писала о том, что родила девочку не от мужа, и выдать ее за его дочь никак не выйдет, он почти год был в отъезде… Она уповала на королевское милосердие и надеялась, что государь не оставит ребенка в беде. Так и вышло. — Эрвин улыбнулся. — Он всегда хотел дочь, но, как нарочно, рождались одни сыновья. Правда, полагаю, окажись у него одни дочери, он говорил бы, что этак можно разориться на приданом… И вот появилась Элиза. Советники говорили, что лучше бы отдать ее в обитель, пускай служит Создателю, как подрастет, но отец и слышать ничего не пожелал! Так она и выросла с нами вместе, и, кажется, со временем все и забыли о том, что она никакая не принцесса, а подкидыш.
«Вот так история!» — невольно подумала я. Мой отец тоже привечал детей погибших родственников, а таких было немало, потому что море — это море, и ему все равно, король ты, королевский родич или простая русалка. Да и акула тоже не спросит, хочешь ли ты попасть к ней на зубок! Взять хоть мою бабушку: из всех ее детей до зрелых лет дожили все три дочери, но только двое сыновей, прочих забрало море…
Однако мой отец, хоть и заботился о племянниках и вовсе дальней родне, принцами и принцессами их никогда не называл.
— Ну а потом отец решил жениться снова, — продолжил Эрвин.
Кажется, он не замечал, что кончиками пальцев осторожно гладит мои волосы: пусть и укороченные, они все равно спускались ниже пояса, только и гляди, как бы не сесть на них! Клаус — тот любил запустить руку в мои локоны, и это, скажу честно,
