14
Гранулы, подброшенные Кайном в очаги, трещали и подпрыгивали, как перец на раскаленной сковороде, благо только мое ухо улавливало характерные хлопки, с которыми они лопались, а происхождение бледно-серого, чуть сладковатого, стелящегося по полу дымка мог бы распознать разве что Сорел — он ведь тоже читал на ассаши и тоже знал, что такое Грезы Валесси…
Время я рассчитала идеально, и к полуночи весь нижний этаж замка погрузился в крепкий наркотический сон. Спали солдаты, спали служанки, неуклюже прислонившись к стенам, похрапывали лекари. Даже мыши спали — я увидела двух зверьков, сомлевших над огрызком сухаря.
Хорошо помню, как пробиралась между спящими, стараясь не наступить на чью-нибудь руку или ногу, и очень надеялась, что никому из дозорных не придет в голову заглянуть в госпиталь, больше похожий сейчас на замок Спящей Принцессы.
Алана положили в углу, ближайшем к операционной, — чтобы был на глазах у Майура. Пожилой лекарь искренне переживал за каждого раненого, и особенно за юношей, так напоминавших ему о пропавшем без вести сыне.
— Может, Шорд оценит мое рвение, — говорил он, — и Тэйс отыщется. Ну не может он умереть — я бы почувствовал…
Алан же, несмотря на все усилия Майура, умирал: я приложила ухо к груди парня, но так ничего и не услышала, и даже пушинка из подушки, поднесенная к ноздрям, дрожала не от его дыхания, а от сквозняка.
— Только попробуй умереть! Честное слово, я найду некроманта, который тебя поднимет, и лично прибью!
Я протолкнула между губами Алана утиный клюв, с помощью которого служанки отпаивали тех, кто лежал без сознания, и начала медленно, по каплям вливать парню в рот укрепляющий эликсир из выросшего в магических аномалиях алоэ и медового отвара хиэра.
— Не смей умирать, дурень!.. Слышишь? Не смей! — шептала я, глотая слезы. А они все текли, текли, пятнали бинты на груди Алана…
Луна светила. Огромная, медно-красная, она нагло заглядывала в окно, и прозрачный эликсир в ее лучах приобретал цвет свежесцеженной крови.
Бинты с головы Алана я сняла с третьей или четвертой попытки. Сняла — и расплакалась еще горше.
— Господи… Светлые, ну за что?.. Его — за что?
Вся левая половина лица моего друга превратилась в гротескную маску — даже будучи сшитой, рана выглядела ужасно. Я все пыталась закрыть ее ладонью, но длины пальцев не хватало: прикрою подбородок — рубец торчит над бровью, закрою глаз — ползет вниз по щеке… А Алан ведь красивый… Был.
Лекарственную мазь, усиленную лепестками папоротника, я распределила тонким слоем по всему лицу парня, рану же смазывала трижды, просидев у постели друга всю ночь. Перебирала пальцы, удивляясь каменным мозолям на его ладонях, гладила коротко стриженную голову, молилась…
Когда я уходила, грудь Алана мерно поднималась в такт его дыханию.
Звон поминального колокола — гулкий, протяжный, осуждающий, выворачивающий душу — разносился над окрестностями. Каждый его удар отдавался тупой болью где-то в затылке, спазмом давил на темя, а на самой высокой ноте стягивал виски жгучим обручем мигрени.
— Бом-м… Бом-м… Бом-м…
От него не удавалось спрятаться ни под подушкой, ни под одеялом. Я затыкала уши, зажимала их ладонями, накрывалась одеялом с головой, но даже тогда вибрировала вместе с воздухом, с землей, с самим полотном мироздания.
— Бом-м… Бом-м…
Тошно было. И Стефан приснился — но не в обычном кошмаре, а вместе с тем наемником, которого я убила в «Доме Розы». Старший брат Йарры и воин из отряда Арза пили по очереди черное вино из одной бутылки и одобрительно мне улыбались.
И жутко было — а на что еще я способна?
Я ведь не жалела, понимаете?
Тогда я совсем ни о чем не жалела.
— Бом-м… Бом-м… Бом-м…
