следом за франком, русичем и осиротевшей рыжей кобылой.
Костёр развели под холмом, в яме, и ветками кормили скупо – чтобы не разгорался, не обозначил убежище беглецов. Ночь упала быстро, огонь могли заметить издалека.
Хорь высыпал в закипающий котелок пригоршню сухой травы-полуденицы, придающей сил. Подождал, когда поднимется пена, снял медный казанок, поставил на песок. Зачерпнул деревянной чашкой, протянул побратиму:
– Давай, Ярило. Лучше бы, конечно, мёду хмельного, но уж что есть.
Русич не понимал, о чём говорят. Принял посудину, начал машинально глотать варево.
Анри покачал головой:
– Брат Хорь, ему совсем плохо. Он будто и не здесь, не с нами.
Бродник задумчиво кивнул:
– Витязю приходится терять боевых товарищей. Но лишиться любимой, не суметь её спасти… Эх.
Вполголоса франк и бродник обсуждали, что завтра к вечеру, наверное, доберутся уже до Киева, а там надо как-то попасть к великому князю. Сокрушались: пока возвращались, чтобы выручать Дмитрия и дочь бека, конь с привязанным к нему Азаматом унёсся в степь. И что теперь с побратимом случилось, непонятно. Может, лежит бездвижный в диком поле, и вороны уже выклевали его глаза…
Потом расстелили потники, устроились спать у костра. Стреноженные кони хрустели первой весенней травкой, глухо стучали копытами.
Дмитрий сидел, уронив голову на сплетённые руки.
Последняя звезда таяла в предрассветном небе, целуя рыжий затылок.
Злые и уставшие, возвращались из неудачной погони к разгромленной стоянке Чатыйского куреня. Мрачный Сихер разглядел в предрассветной мути огонёк костра, махнул рукой – туда. Всё оказалось впустую, не удалось настигнуть рыжего русича, а ведь был совсем рядом – только руку протяни!
Шаман нащупал спрятанный за пазухой гладкий костяной дрот и вздрогнул – показалось, что оружие трепетало от злости, не получив вожделенной жертвы. Удивлённый, машинально потрогал железную цепь на шее и явственно почувствовал, как она сжала горло.
Сихер захрипел, не в силах вдохнуть воздух. В глазах поплыли тёмные круги. Он не смог выполнить своё предназначение, и наказание неизбежно. Об этом говорил перед смертью хроналекс Бадр…
– Чего бормочешь, шаман? Подъезжаем, – проговорил старший из бродников, помощник Плоскини. Нагнулся и прошептал непонятно: – Ты сейчас ко мне поближе держись. Мало ли чего.
Сихер, приложив немалые усилия, вдохнул – и почувствовал, как расправляются смятые ужасом лёгкие. Голова кружилась.
Спешились, двинулись к костру. Шаман разглядел в колеблющемся свете окованные сундуки, сложенные грудой трофейные оружие и доспехи – видимо, вожаки разбойников время не теряли, пересчитывали добычу, чтобы поделить поровну.
Плоскиня горделиво водрузил на голову сияющий персидский шлем убитого Тугорбека. Вглядываясь в вернувшихся из погони, спросил:
– Хоря не вижу. Взяли или нет?
Помощник покачал головой:
– Нет, атаман. Упустили.
Плоскиня грязно выругался. Сихер потёр горящее горло, просипел:
– Я хотел продолжить погоню. Но твои воины не стали меня слушать. Ты и Калоян должны приказать, чтобы мы утром вернулись в степь и искали. Если понадобится – до самого Киева. Мне нужен русич Ярило, и вы поклялись хану Котяну выполнить поручение и пленить дочь бека.
Плоскиня хмыкнул:
– Мне твой Котян – не указ. Мы, бродники, своим умом живём.
– Тогда пеняй на себя, – нахмурился шаман, – а я пойду только с кыпчаками искать беглецов. Где Калоян?
– Да, – поддержал вопрос кто-то из половцев, – где наш бек?
Плоскиня ухмыльнулся, махнул рукой на шатёр Тугорбека:
