– Приветствуем тебя, друг Роман! – с высоты своего немалого роста прогудел в два голоса Октавиан-Клавдий. – Как почивалось?
Си-гуманоид, невзирая на сугубо земное воспитание, путался в многообразии форм человеческой вежливости.
– Благодарствую, – пробормотал Силантьев.
Каждый раз, встречаясь со своим «крестником», вице-секретарь упрекал себя в эгоизме, но не мог простить Октавиану- Клавдию, что он – или все-таки они? – выбрал местом работы Карантинный Комитет, или как именовали его в Большой Сети – Кей- Кей. А ведь когда-то этот неблагодарный си-гуманоид подавал большие надежды, был одним из самых блестящих выпускников факультета галактической дипломатии, мог стать не только толковым полевым сотрудником, но и в перспективе полномочным представителем Земли в любом из цивилизованных миров. Увы, вышеупомянутый Октавиан-Клавдий променял дипломатический протокол на сомнительное искусство слежки и ведения допроса. Представить страшно, что чувствуют, например, от природы робкие центавряне, очень похожие на безволосых кенгуру, когда их допрашивает эдакий двухголовый громила. Правда, на планете Центавр-III царит жестокая диктатура, во многом обусловленная экологической катастрофой и экономическим упадком, и уроженцам этого бедствующего мира не привыкать к полицейскому режиму, но каково им сталкиваться с ним здесь, в светлом и чистом мире Земли?!
Впрочем, Силантьев вполне отдавал себе отчет, что перегибает палку. Ни с каким полицейским режимом центавряне на Земле не сталкиваются. Не велось в Кей-Кей никаких допросов. А если и случалась необходимость получить от инопланетян информацию, с ними общались исключительно ксенопсихологи – внимательнейшие и терпеливейшие из всех психологов. Недовольство же вице- секретаря проистекало из того факта, что сверхпредусмотрительный Лорд фактически навязал ему, руководителю Контакт-Центра, одного из «своих людей» в качестве негласного телохранителя, пользуясь фактом эмоциональной привязанности Силантьева к своему «крестнику».
– К сведению встречающих! – мягко перекрыл гул толпы приятный женский голос. – Произвел посадку грузопассажирский лайнер «Альбатрос», совершивший перелет по маршруту: Новая Ниневия, Альдебаран-V, Медея, Марсополис, Кольцово-4. Просьба пройти к причальному доку номер тринадцать.
– Ну что, ребята, – сказала Лариса. – Идемте встречать наших подопечных.
Они неспешно двинулись в кильватере возбужденной толпы, предвкушающей родственные и дружеские объятия и поцелуи. Как всегда, когда Силантьев видел среди людей братьев по разуму, которые, может быть, и отличались от коренных землян обликом, но вряд ли – обуревавшими их в эту минуту эмоциями, он испытывал радостное чувство сопричастности к этой многоязыкой, поликультурной и даже гетерогенной общности мыслящих существ, рожденных под разными солнцами, но нашедших свой дом под одним Солнцем. Силантьев понимал, что необходимо сохранять серьезную мину облеченного властью чиновника, но счастливая улыбка против воли поднимала уголки его губ. Он переглянулся с Ларисой и увидел в ее взгляде понимание. Он даже посмотрел на Октавиана-Клавдия. Невозмутимый, точно субэлектронный автомат, антаресец шагал, заложив длинные, чуть сплющенные, покрытые бурым пушком пальцы за наборный серебряный пояс, с которого могла бы свисать кобура какого-нибудь варварского огнестрельного механизма, буде такие в ходу на Земле. Разумеется, этот затянутый в алый латекс гигант если и заметил восторженную улыбку вице-секретаря, то виду не подал. Кроме бесстрастного осознания долга, на двух его бледных лицах нельзя было разглядеть ничего.
Причальный док номер тринадцать, как все прочие в Кольцово-4, представлял собою остекленную галерею, полукольцом охватывающую обширное пространство, в котором сейчас безраздельно царила пурга. Зимой на Урале смеркается рано, и при небольшом напряжении воображения легко можно было представить, что за стеклом чернота Космоса, вакуум и кометная пыль, взметенная солнечным ветром, тем более что вплывающий в док гигантский корабль и в самом деле только что вернулся из пронизанной метеорными трассами пустоты. Правда, похож он был скорее на ископаемого трилобита, скрывающегося в уютном гроте от безжалостных хищников открытого океана. Сравнение нибелунгера с трилобитом вовсе не было находкой склонного к неуправляемым взрывам воображения Силантьева. У экипажей гиперсветовиков давно была в ходу терминология, почерпнутая из палеонтологических справочников. Переднюю часть корпуса, где располагались рубка и обитаемые отсеки, космопилоты называли цефалоном, среднюю грузовую – тораксом, двигательную кормовую – пигидием. Центральную гравиось именовали рахисом. А боковые гравикомпенсаторы – плеврами. Приходилось Силантьеву также слышать словечки вроде «глабели», «подвижной щеки» и «неподвижной щеки», но соотнести эти термины с какими-то элементами корабельной инфраструктуры ему не позволяло гуманитарное образование.
Полукруглый «головной щит» нибелунгера завис всего в нескольких метрах от вице-секретарского лица. Позади «Альбатроса» медленно сошлись ворота, отсекая причальный док от метели. Со своего места Силантьев хорошо видел, как по сегментированным
