– Нет! Мне нравилось, чтобы мужчины ползали за мной, умоляли одарить взглядом. Максимум – разрешалось целовать ручку. Ну, или во время танца шептать мне на ушко глупости. Свой поцелуй я хотела отдать тому, кого полюблю всей душой. И тут его срывает почти незнакомец, неприятный мне, и делает это бесцеремонно и грубо. Я разрыдалась прямо там, так он подхватил меня на руки и пронес до самого экипажа. И мама с папой все это видели и почему-то ничего не сказали ему. В экипаже он пытался меня утешить, но я не хотела с ним говорить. О, я была так несчастна!
– Бедняжка! Мыслимо ли так страдать?
– Это только начало. Крепись, моя дорогая Ребекка, ибо нынче тебе предстоит узнать, как обманчив бывает фасад! – торжественно провозгласила Джози. – Я поведаю тебе, как умерла прекрасная Джозефин Эддингтон, королева трех лондонских сезонов!
– О господи! – Ребекка не на шутку испугалась слов подруги.
– Слушай! – лихорадочно блестя глазами, сказала Джози. – Когда начался прием, он немного притих, и я уже стала надеяться, что мои слезы подействовали на него. Но оказалось, все напрасно. Он мне прямо сказал, что я не должна танцевать ни с кем, кроме него. Я заявила: вот еще! А он сказал, что запрещает, потому что теперь я его жена. Правда, слабым утешением мне стало то, что сам он танцевал умопомрачительно. А главное, когда он меня обнимал, то в его объятии соединялись сила и нежность. Это было неподражаемо и страшно бесило. Но все вокруг поздравляли меня, говорили, как я хороша, и я утешилась. А потом матушка увела меня в пустую комнату и рассказала мне, что должно произойти со мной ночью. Она сказала мне тогда, что будет больно, но надо будет немного потерпеть, и потом будет хорошо. И что, мол, Ричард так любит меня и не допустит, чтобы я страдала! Потом она ушла, а за мной пришли служанки и проводили в комнату. Это оказалась спальня. Они хотели меня раздеть, но я накричала на них, и они ушли. Я плакала. Мне было страшно, я не хотела, чтобы он меня касался, а особенно так, как рассказывала мама. Но он пришел. У него снова дрожали руки и голос. Он хотел меня поцеловать, но я влепила ему пощечину и сорвалась. Уж тут-то я высказала ему все: как он мне противен, что я согласилась стать его женой из жалости, и прочее. Наверное, я говорила ужасные вещи, но тогда я думала лишь о том, как сделать ему побольнее. И уж не знаю, возможно, перешла какой-то предел, и тут… О, Бекки, мне до сих пор страшно об этом вспоминать. Он словно озверел. Разрезал мое драгоценное платье ножом для бумаги, что лежал на туалетном столике… Буквально содрал с меня остатки одежды… Оторвал шнурок от колокольчика для вызова слуг… и… – она задохнулась и закрыла лицо руками, ее трясло, но глаза оставались сухими, лишь болезненно поблескивали между тонкими пальцами.
Ребекка замерла, потрясенная услышанным.
Джози вздохнула, собралась с силами и продолжила:
– Он привязал меня к кровати и… вытворял со мной такие вещи, от одного знания которых приличная леди должна сгореть со стыда. Ни мои крики, ни мои слезы на него не действовали… Более того, распаляли еще больше… Но самое ужасное не это! В какой-то момент мне начало доставлять удовольствие то, что он делает со мной. Это было очень яркое, какое-то извращенное удовольствие, но мне хотелось, чтобы оно не кончалось… Это было гадко, отвратительно и невыносимо сладко. Словно он сломал что-то во мне, и проснулось другое – нехорошее, стыдное…
Джози замолчала, переводя дыхание. Ребекка не знала, что ей делать: то ли обнять подругу, то ли расплакаться. Все, что она могла, лишь сжимать ее тоненькие пальчики.
– Прости, что рассказываю тебе это. Я так долго носила все в себе. Целых полгода! Я не могла рассказать никому – ни матери, ни сестрам, ни тем более любимому отцу! Они все уважают Ричарда! Да что там, они даже порой завидуют мне – мол, он с тебя пылинки сдувает! Но они просто не знают, какой он плохой! Какой темный! – она снова остановилась, замолчала, потом, сжав руку подруги, закончила: – Я проснулась утром, только шевельнулась, а на меня как полетят лепестки роз. И падают, и падают… Белые, красные, розовые… А я села, обхватила колени и плачу, потому что чувствую себя – уж извини за грубость! – последней шлюхой… И знаешь, с тех пор я не могу по-другому, я хочу этой боли! И чтобы меня связывали! И я сама провоцирую его на то, чтобы он был груб со мной! Ночами мне нравится быть продажной девкой, с которой можно творить все, что угодно. Я ненавижу себя за это, но еще сильнее я ненавижу его, что он сделал меня такой!
Часы в большой гостиной пробили десять, и Джози вздрогнула, словно очнувшись от кошмарного сна. Женщины поняли, что пора прощаться. Джози проводила подругу до двери и там порывисто обняла:
– Спасибо, что выслушала.
– Не за что!
Джози не жалела: она знала Ребекку с детства и до сих пор дорогая и старшая подруга ни разу не выдала ни одной ее тайны.
Распрощавшись с миссис Крейн, Джози поднялась в спальню: она у них с Ричардом была общая, а не у каждого своя, как полагалось. Там она позвонила в колокольчик и вызвала горничную, та помогла госпоже раздеться, и Джози с наслаждением погрузилась в теплую, пахнущую розами и лавандой воду. Она откинулась и прикрыла глаза. Руки заскользили по телу, касаясь сокровенных уголков. Вскоре она почувствовала другие касания – нежные и чувственные. Она повернулась, обняла Ричарда и стала страстно целовать его. Ее руки постепенно скользнули вниз по его груди и начали развязывать пояс его халата. Он ласково поймал ее ладони и отстранил. Выловил ее из воды, шепча что-то про прекрасную русалку, завернул в пушистое полотенце и понес на кровать. Бережно, словно хрустальную, опустил на шелк простыней и стал покрывать ее тело нежными, словно порхание мотылька, поцелуями.
Джози опомнилась не сразу, разнеженная утонченными ласками. Но потом остановила его. И глядя снизу в глаза, выражения которых ей было не
