советчик.
— И я почувствовал себя виноватым. Я и был виновен. Не переубедил. Оставил без присмотра, не понял, что она больна… и да, Бран — единственное, что мне осталось от моей Терезы. Мне предлагали жениться вновь. Настаивали даже. Но я отказался наотрез. Другая жена? Другие дети? У меня был Бран. Все, что осталось от нашей счастливой жизни. Последний осколок чуда. Для вас он был сволочью… а я… я помню его еще ребенком, который боялся засыпать один. Или пробирался в мой кабинет и прятался под столом. И сидел там тихо-тихо, смотрел, как я работаю. Однажды он принес в кармане огромную лягушку, сказал, что если ему не разрешают завести собаку, то он и на лягушку согласен. Поселил в коробке из-под Терезиной шляпы… мух ей ловил. Когда я упустил нашего мальчика? Каменный лог его изменил? Или школа? Или еще раньше мы с Терезой, когда не видели никого, кроме Брана? Я и потом не хотел верить… всегда ведь проще сказать, что твой ребенок не способен совершить ничего ужасного, что все — клевета… слухи… а слухам веры нет, но… даже когда отступать некуда, даже когда понимаешь, что в этих слухах — правда и твой ребенок стал чудовищем, он не перестает быть ребенком. И его смерть — удар… для всех — облегчение, и немалое, но не для меня. — Видгар потер грудь. — Скоро я уйду за Терезой, но пока… я должен позаботиться о нашей внучке. И о том ублюдке, который убил моего мальчика.
ГЛАВА 19
В нем не было ничего от Брана.
И от этого факта Ийлэ должно было бы стать легче, но не стало.
Не похож. И все-таки… сухое лицо, изможденное, такое бывает после долгой болезни…
…камердинер отца слег на осень с сухим лающим кашлем, который старательно пытался скрывать, боясь, что ему откажут от места. Но однажды не выдержал, закашлялся прямо на парадной лестнице. И в доме запахло кровью. Он же, вытерев губы платком, поспешил заверить, что это простуда. Лгал.
Отец сказал, что люди всегда лгут, когда боятся, или когда злятся, или просто так, без повода… а в тот раз он разозлился на эту ложь. И обиделся, пожалуй.
Да, теперь Ийлэ лучше его понимает. Он так долго был рядом с этим человеком, а тот все равно отказал ему в доверии…
Отец помог. На третий день, когда сумел перерасти обиду, поднялся на третий этаж и долго оставался там. А мама сказала, что отец умеет кое-что, но говорить об этом не следует. Лечить людей не принято.
Почему?
Ийлэ не спросила тогда, а теперь… теперь она лишь удивлялась тому, что ненавистный гость вытянул очередную нить из клубка ее памяти.
Камердинер спустился таким вот иссушенным, бледным и нервозным. Хотя нет, пожалуй, Видгар из рода Высокой Меди не нервничал, а если и нервничал, то весьма умело это скрывал. Он держался независимо и просто, будто бы сам этот дом принадлежал ему…
…и не только дом.
…стал, опершись на балюстраду, озирается. Высматривает кого-то.
Видит Ийлэ?
Она не собиралась выходить из комнаты, но вдруг поняла, что не способна усидеть взаперти, что стены давят, а потолок, высокий потолок с белой лепниной, того и гляди упадет. Дом был надежен, Ийлэ знала это, но все равно ощущала, как потолок проседает.
Сбежала.
Райдо не обрадуется. Он вернется. Скоро. И будет притворяться больным. И расскажет про встречу. И еще, наверное, об этом Видгаре, ведь если он не ушел, то им удалось договориться. И как быть, если он вообще не захочет уходить? Ийлэ придется прятаться и дальше?
— Я тебя вижу, — сказал Видгар, и Ийлэ попятилась. — Не убегай.
Замерла. Следовало уйти, потому что…
…он не причинит вреда.
Райдо не позволит… он женился на Ийлэ и согласия не спросил. Она бы, конечно, не согласилась, и, наверное, именно поэтому Райдо поступил так, как поступил. Он всегда делает именно то, чего хочет сам. Или как считает правильным. И оказывается прав. И значит, Видгар — тоже часть его правоты, которую Ийлэ пока не способна понять.
Не хочет понимать. Смотрит.
Серый костюм. Серое лицо.
Сел на ступеньки, спиной к ней, и глядеть на эту сгорбленную спину неудобно. Ийлэ хотелось снова посмотреть в его лицо, убедиться, что нет тех, неправильных черт, которые напомнят ей…
