Придя в себя, я сказала:
— Да лучше удавлюсь.
Тут розовые щечки Винаблза побледнели.
— Но ведь это ваш шанс. Поправить положение.
— Поправить положение? Да лучше отшельником в лес, чем в дом прислуживать так называемым господам. Те, на кого вы работаете, — вы видели хоть раз их руки? Они же как рептилии. Да и вообще, мы не в каменном веке живем. Вам не приходило с голову сначала поинтересоваться, поправится ли мне такая работа, а уж потом предлагать мои услуги? И что за хитроумный план вы припасли для Мамочки?
Склонив голову набок и приподняв одну бровь, но очень высоко, он улыбнулся — теперь уже натянуто:
— Осока, на вашем месте я бы не разбрасывался предложениями. У вас ни надлежащего образования, ни средств. Я сделал все, что мог. Боюсь, вам не позволят пойти по Мамочкиным стопам.
— Я собираюсь получить диплом.
— Осока, это вы живете в каменном веке. Учитывая ваше прошлое, вам не дадут работать. Акушерство стало настоящей профессией, а вы тут плавно загниваете.
— Что вы имеете в виду под «загниваете»? — Я посмотрела на него в упор. — Не забывайте, что вы в Мамочкином доме.
— Я знаю. И не собираюсь выказывать неуважение. Просто в ее отсутствие пытаюсь вас наставить на правильный путь. Вы же и сами все прекрасно понимаете.
Что я действительно поняла, так это почему они так долго не появлялись у нашего порога. Мамочка выгнала бы их взашей и отдубасила палкой.
— Значит, вы пришли меня спасти, да?
Он улыбнулся. Понял, к чему я клоню.
— Вы очень красивы, верно. Внутренней красотой. Тут ничего не скажешь. Но к делу это не относится.
Сейчас же прогони его, шептал мне голос. Сейчас же. Я встала.
— Я подумаю.
Винаблз понял намек и тоже встал.
— Осока, я умею быть хорошим другом. — Он задергался на пороге; прогони его, шептал неугомонный голос, прогони. — Кстати, чем вы там занимались? В лесу?
— Выражала благодарность и признательность за все, что мне дано, — сказала я.
— Неужто?
Он вяло улыбнулся и как-то странно щелкнул пальцами перед носом. Не знаю почему. Потом ушел. Калитка взвыла, выпустив его, и шваркнулась обратно.
Беда на твою черную душу, послала я ему вслед проклятие.
— Мамочка, это ты была? — шептала я. — Твой голос говорил, чтобы я его выставила?
Я продолжала бормотать, пока из-за кустов не вынырнул мальчуган. Капюшон куртки он натянул так низко, что видны были только рот, глаза и нос. Он пятился по саду, словно рак.
— Я заробел, когда увидел Норфолкского Угря, — сказал он озираясь. — Но мамка послала меня к тебе сказать, что у Банч Кормелл отошли воды, а она говорит: раз уж не Мамочка, то ты. Я правильно сделал, что спрятался от Угря?
Я щелкнула его по капюшону, такого сладкого мальчонку.
— Ты молодец. Сейчас возьму пальто и догоню тебя.
11
Ах этот звук, с которым они всасывают первый глоток воздуха в жизни. Щелчок, волшебный ключик, поворачивающийся в крошечной скважине, — еще до появления призрачной ряби понимания, благоговейной дрожи узнавания. И вот они уже вопят. Не звук, а чудо.
У Банч Кормелл это был пятый ребенок. Вот всем бы так рожать. Сначала подожди, учила Мамочка; постой немного в изножье кровати, подумай. Не торопись. Коль сомневаешься, подожди еще немного. Все, что от меня потребовалось, — положить руки на живот Банч, проверить раскрытие, а остальное сделала сама природа. Мальчик — а это был мальчик — выскользнул из нее, как рыбка. Я осмотрела малыша, погладила его крошечный носик, чтобы вышла слизь, помыла и положила на живот к матери. Помогла пристроить его к огромной многоопытной груди, достала послед и через полчаса уже стояла в пальто. Что за божественная работа, такую ни на что не променяешь.
