– Двигаемся вперед, – распорядился Шереметьев.
Довольный и веселый Даниэль проворно занял одну из кабинок, привел ее в движение с помощью небольшого рычажка, та вздрогнула и тронулась с места.
Даниэль понесся вперед бесшумно и довольно быстро.
Эмма, Ник и Шереметьев заняли каждый свою кабинку и вскоре отправились вслед за мальчишкой-роботом.
Только путешествуя вместе с Шереметьевым на фуникулере по Первой станции, Эмма смогла оценить, какую большую работу проделал этот человек. Чем дальше они отъезжали от рубки управления, тем уже и длиннее становились проходы.
Местами по стенам они были обшиты деревом, местами пластиком. А кое-где земляной потолок и вовсе поддерживали плохо обтесанные деревянные балки, а повороты зияли темнотой. Но удобные обтекаемые кабинки неслись вперед, не сбавляя скорости, и Эмма лишь старалась крепче держаться за гладкие боковые стены да вовремя поворачивать рычаг управления.
Туннели кончились резко и неожиданно, и все четыре кабинки оказались в огромном ангаре. Каменный потолок его терялся в темноте, но стены и пол ярко освещались свисающими на металлических шестах мощными прямоугольными лампами.
Здесь Эмма и увидела несколько гладких, круглых, блестящих и таких знакомых шаров. Так называемые малютки Шереметьева один в один походили на катера миротворцев, те самые, на которых Ник, Эмма и Жак попали на легендарную Третью станцию.
– Это очень похоже на наши технологии. Но это не наши технологии, – сказал Ник.
Он нисколько не гневался и не злился. Он был совершенно спокоен. Подошел к ближайшему катеру, провел ладонью по блестящей стенке и отодвинулся.
– Ты еще не видел, – довольно произнес Шереметьев. – Как ты можешь утверждать?
– Я знаю. Это не плазма нашей планеты, из которой сделаны катера крейсера «Дракон».
– Возможно. Но я максимально улучшил тот экземпляр, что мне удалось подобрать.
– И где ты его взял? – тут же задал вопрос Ник.
– Здесь, на свалке. Здесь можно найти все, что угодно. Не знаю, зачем его скинули сюда на разборку и утилизацию? Я решил, что такая штука пригодится. Ты прав, состав, из которого сделаны внешние стенки моих малюток, совсем другой, и оснащение тоже. Но некоторые идеи я подхватил от вас. Мои малютки очень быстры и подвижны. Одно плохо – их мало. Всего три штуки. Для их производства мне не хватает средств. А мощности – сколько угодно.
– Вот и славно, – кивнула Эмма, – тогда полетаем?
Первая станция была буквально создана для людей. Все на ней оказалось продуманным и грамотно обустроенным. Маленькие, простенькие роботы, похожие на полусферы, передвигались на крошечных колесиках и неустанно трудились, наводя порядок и уют с помощью длинных, тонких конечностей. Удобно проложенные дороги для фуникулера обеспечивали быстрое передвижение. А мощные и маневренные катера помогали заботиться о безопасности всей этой красоты.
На Первой станции можно было жить, и жить хорошо.
Шереметьев гордился тем, что создал.
– Я посвятил этому последние несколько лет своей жизни, – рассказывал он, пока все четверо летели в серебристом круглом катере.
– Управление катером полностью другое, – коротко заметил Ник, едва забравшись в летательное средство.
– Конечно, воссоздать ваши технологии мне не по силам, – согласился с ним Шереметьев. – Но принцип двигателя и возможность сливаться с окружающей средой – эти свойства я смог использовать. Разгадал некоторые ваши секреты, можно так сказать.
Ник лишь коротко улыбнулся в ответ.
– Все это я делал с мыслями о сыне, – внезапно признался Андрей Шереметьев. – Это придавало мне сил. Я старался верить, что мой сын остался жив. Единственная ниточка, связывавшая меня с этой жизнью. А иначе не было бы смысла бороться. Если после нас не останется никого, тогда зачем что-то делать?
– Потому что ты его любишь, – негромко ответила Эмма.
– Мы всегда любим своих детей, это живет в нас и никуда не девается. Сколько бы лет ни прошло, а мы помним их такими, какими они были в детстве. – Шереметьев грустно усмехнулся и объяснил: – Мне казалось, я встречу маленького мальчика Федю, такого, каким он был в детстве. А голограмма показала мне молодого мужчину, совершенно чужого и непонятного. И меня охватило страшное чувство утраты. Я вдруг понял, что потерял много лет и мне их никто уж не вернет.
– Твой сын от этого не перестал быть твоим сыном. Это часть твоего прошлого, настоящего и будущего. Ты связан с ним сейчас и всегда будешь связан, – сказал Ник.
Он произнес это спокойно и уверенно, и Эмма вдруг подумала, что Ник знает много такого, что прошло мимо нее и Шереметьева. Внутренний стержень Ника словно бы светился ярко и бешено, и отблески его света долетали до тех, кто был рядом.
