– Ты спой лучше. Или дразнилку скажи.
– Пут-тину слава. Пор-рох – дур-рак! Веч-чер. Засада. Дым и тр-рупак.
– Брось эти лозунги! Кто тебе только их в голову вбил? Креативщики, что ли? Лучше спой стихом. Как я тебя учил… Ну, не хочешь, я сам спою.
Человеев зашагал по галерее стремительней. Тело его наполнилось сотнями неболезненных иголок, и он, подобно скучающей без полетов птице, едва не взлетал над землей. То глядя на собственные, и до?ма не снимаемые штиблеты, то любуясь синью застекленного портика, замурлыкал он под нос любимое: «Каждая задрипанная лошадь головой кивает мне навстречу, для зверей приятель я хороший, каждый стих мой душу зверя ле…»
Звон разбитого стекла прервал песенку Человеева.
– Опять эти придурки! Ну, я им…
Дзета
После обеда, кое-как залепив разбитое окно армированной пленкой, Володя стал собираться в банк. Затем он решил отправиться в ночной клуб «Распутин». Сперва Человеев хотел взять священную майну с собой и так и пройти через весь Зубовский бульвар со скворцом на плече. Но передумал, оставил птицу дома: до вечера было далеко, и просто так таскать скворца по Москве не хотелось.
А вечером, на Зубовском, у входа в ночной клуб, Володю ждала неожиданность, или, как писали в исторических сочинениях, – реприманд.
– Человеев Владимигг Виктоггович? У меня к вам паггочка вопггосов. Я стаггший дознаватель Осадчая. Действую по поггучению межггайонной пггокуггатугы.
– Как вас зовут, мисс Осадчая?
– Это неважно. Пггосто – госпожа Осадчая.
– А все-таки?
– Ну, если так интеггесно – Дзета Львовна.
– Пойдемте в клуб, Дзетуля… Там пощебечем.
В ночном заведении народу было – не так чтобы. Если честно, до неприличия мало. Человеев уже с месяц клуб имени Григория Ефимовича не посещал, был малолюдством смущен, если не сказать раздосадован.
«Эротику, что ли, все скопом разлюбили?»
Блюдоносы были прежние, старший вышибала Ахирамов – до дрожи тот же: и кулачищи, и заклеенная пластырем переносица, и щеки буграми. Только вот улыбка у тайца Ахирамова была другая: не гаденькая, не изничтожающая, – сладкая, молодая!
Двигалась обслуга тоже как-то странно: приставным шагом и часто кланяясь. При этом услужающие вели себя намного сдержанней: на сцену, высившуюся в правом углу заведения, ломая шеи, не зазирали, матерщиной не сорили.
Володя огляделся: девочек – тоже пока ни одной.
«Это хорошо. А то вдруг дознавателю девочки не понравятся?»
– Ну, хватит по стоггонам глазеть! Отвечайте на вопггос, когда вас стаггший дознаватель спггашивает!
– А был вопрос?
– Ты чем слушаешь, Филя? Тебя спггосили: где птица?
Внезапно на высокий просцениум выперся бородатый парень в холщовой свитке, в аптечных слепо-синих очочках.
– Наш Распутин – не love mаshin! – крикнул козьим голосом бородатый. – Он есть о-отшень, о-отшень святой. Скоро вы услышите рэп-оперу. Етто будет действо из жизни велики русски старца, а не велики русски распутник!
Володя едва заметно скривил губы. Клуб «Распутин» ему нравился, но не слишком. Потому и дорогу сюда он стал потихоньку забывать. А тут – слепенькие очочки, обещание «священного действа» и вполне вероятное переписывание биографии старца Григория, о чем любивший историю Володя сразу же догадался. Для ночного клуба переписывание истории было делом неподъемным и, если уж правду сказать, – ни в какие ворота не лезло!
Человеев про себя чертыхнулся, потом неожиданно на весь зал крикнул:
– Черного кобеля – не отмоют и дембеля!
– А мы будем пробовать его отмывать! Ви должны узнать исторический правда, через нашу рэп-оперу. Ви… эээ… не должны верить в исторический ложь! – заблеял в ответ бородатый юноша.
– Знаешь что, бундес? Подслащать историю – это беспредел!
– Сейчас ви будете все как на духу узнавать! – раскрыл перед собой руки немецкий сторонник выправления биографий, а потом вдруг, словно изгоняя надоедливых ос, кипуче затряс бородой.
– Так вы имеете отношение к похищению священной майны? – звякнула голосом, как стальным браслетом, дознаватель Осадчая. – Или меня навели на ложный след? – уже тише, наклоняясь к Володе, спросила она.
– К похищению – нет, не имею.
– Пггедупггеждаю вас о даче ложных показаний.
