Между золотом и деревьями шатались проявленные сны. Один из них вдруг обернулся явью. Вышел из лесопосадки чучельник с вплетенными в красную бороду жемчужными шариками, потирая руки, сказал:
– Второй день вас догоняю. Догнал и не жалею. Кино тут – зашибись! Лошадку за сколько уступите? Шкура-то, шкура какая! И скворца приобрету. Человек я со средствами, не поскуплюсь. Ну, вспомнил меня, скворчина?
– Такс-сидермист хр-ренов! Петушар-ра!
– Ты вот как со мной? Думаешь, не продадут тебя? Ошибочка! Я вам сейчас тут царство чучел устрою!.. Мне мама в детстве птичку подарила и ножичек в придачу к ней дала, – пропел чучельник и, вынув из кармана скальпель, шагнул к скворцу.
Скворец заполошно крикнул, скальпель блеснул, блеск этот, как луч от лазерной указки, попал чучельнику в глаз, тот вскинул руки, рыча от боли и ненависти, шатнулся в противоположную от скворца сторону.
Двинулись в киносело. Сбоку и сзади, едва уследимо – это Кирилла увидела, обернувшись, – маленькими смерчами вздымались столбцы прогретой солнцем пыли. А может, это вздымались помыслы…
Чуть в стороне от столбцов, то прячась в посадке, то припадая близ кустов к земле, крались две женщины. Они были очень разными и когда не прятались – тихо дрались.
Одна – худая, в померанцевом платье, с черным серпом луны на животе и кривым жатвенным ножом в руках, – всю дорогу нападала на другую. Та, белолицая, дородная, с колосьями волос до пояса, пока уступала, но чувствовалось: это ненадолго.
Идти и оглядываться было неудобно. Кирилла даже хотела попросить Человеева пронести ее чуток на руках, чтобы пристальней смотреть назад.
Вдруг крикнула кукушка. Скворец встрепенулся. Кирилла обернулась.
Женщина с черной луной на померанцевом платье будто только этого и ждала: она жутко осклабилась, медленно, всей пятерней, не боясь крови и сукровицы, потянула за щеки и вмиг содрала желтоватое свое лицо.
Оголился серый безглазый череп. Чуть повременив, женщина швырнула лицо в пыль. Солнце зашло за тучу, враз потемнело, померанцевая взмахнула жатвенным ножом с зазубринами…
Посыпались стеклышки и кристаллы, раздался смех. Смеялась белолицая со спелыми колосьями волос.
От ее смеха женщина-череп скривилась, выронила жатвенный нож, тот упал в пыль, глубоко в нее зарылся, затерялся. Череп, сухо хрустнув, обломился с шейного позвонка, тоже упал на проселок. Померанцевая села прямо в пыль, подгребла к себе череп, попыталась приладить его к торчащему косо шейному позвонку…
«Это не кино! Это… Морана и Жи?ва!» – ахнула про себя Кирилла.
Тут вспомнилось: с месяц назад Митя Жоделет притащил в ТЛИН старинные офорты для очередной клоунады. Две картинки прочно врезались в память: на них были изображены языческие существа. Одно из женских существ, злое и доставучее, держало под мышкой собственную патлатую голову, другой рукой вздымая со свистом жутко искривленный жатвенный нож. Второе существо – подобрей, посговорчивей, с волосьями-колосьями – сладко улыбалось.
Под одним офортом значилось – «Морана». Под другим – «Жи?ва». Тогда же подумалось: вот такую бы Морану на Толстодуха напустить!
Женские существа несколько дней кряду терзали воображение, потом рассыпались в прах. «И – на? тебе! Где уцепили, где насели! К войне они, что ли, привиделись?» Кирилла на ходу прижалась плечом к Человееву и тут же про себя вскрикнула: «Эти бабы – не я! Не хочу воевать! Не буду никого жатвенным ножом резать-сечь!.. А может… Может, хочется мне войны?»
Не выдержав, снова обернулась: Мораны и Живы – след простыл!
Вместо них уплотнилось нечто иное. На двух молоденьких дубах, качая своей тяжестью их неокрепшие ветви, сидели две птицы – Птица-Тревогин и Птица-Человеев. Головы птиц, их лицевые диски были сильно схожи с человеческими. Тревогин слегка напоминал филина. Человеев – скворца-альбиноса. Но особенно поразили Кириллу пальцы рук, отросшие у птиц вместо кончиков перьев. А еще – розовые коготки ног, терзавшие кору. Птица-Тревогин и Птица-Человеев слов не говорили, они, казалось, собрались перелететь на одно громадное дерево и усесться рядом на его могучих ветвях. Но никак не могли решить, кто полетит первый…
Кричавшая все это время кукушка смолкла. Кирилла зажмурилась.
Открыв глаза, увидела: ни Ваньки, ни Володи на молоденьких дубах нет. Морана и Жива тоже исчезли, бегут следом лишь две собаки – белая и черная.
Кукушка внезапно крикнула снова.
«Покрестить бы тебя, дуру», – с нежданным восторгом подумала про кукушку Кирилла.
Помыслы и голоса постепенно сгинули, проклюнулась в небе первая звезда, блеснули в глазах коров слезы, серебристой изнанкой затрепетали тихошумные березовые листы.
– Как в раю…
– Кр-раше, кр-раше, – заорал священный скворец. – Не р-рай, не ад! Преддверие Нового Офир-ра! Простор-р есть воля! Воля есть простор-р!
