не до бесчувственности, только до щекотного звона, медленно движутся вверх по рукаву, к жесткому шву плеча и дальше к отложному воротнику, за который можно ухватиться и слегка, почти незаметно потянуть на себя и вниз, вниз, к земле, дрожащей и сияющей сейчас как в день сотворения. И Файх тянул на себя и вниз, с другой стороны, справа, с севера, где вечность, уставшая быть огнем, может принять форму льда и наконец отдохнуть.
Обжигая ухо морозным дыханием, почти касаясь его ледяными губами, шептал:
– Я сам за ней присмотрю, справлюсь, не сомневайся, а твоя помощь мне нужна тут. Не возвращайся обратно по этому мосту, иди вперед, перейди на другой берег, там лестница и тропинка, выйдешь наверх к Францисканскому кладбищу, а оттуда дорогу и сам найдешь. Отправляйся ко мне домой, поживи там до моего возвращения, прими моих гостей, если вдруг не успею вернуться до пятницы, ничего им не объясняй, просто купи вина, наливай, не скупясь, говори с ними, о чем захочешь, только обязательно по-немецки, чтобы реальность не заметила, образовавшейся на моем месте пустоты, тогда она не будет шокирована моим возвращением, и не помешает… вообще ничему не помешает, верь мне.
Подумал: «Да я и так всегда тебе верил, с самого первого дня, с самого первого сна о тебе, а что я всегда забывал их задолго до утра – дело житейское, не только правда о времени не помещается в человека, а еще многие важные вещи. Например, некоторые сны».
Все это, конечно, можно было не говорить, тем более, что и немцу было не до разговоров сейчас, когда пальто Греты Францевны оказалось в его левой руке, а подвижный, сияющий, густой комок вечности, который был жизнью девочки Греты – в правой, теперь они существовали отдельно друг от друга, Грета и ее пальто, и медлить было нельзя. Файх и не медлил, воды сомкнулись над его головой даже чуть раньше, чем он, перемахнув через перила, прыгнул в реку с драгоценной своей ношей и поплыл во все стороны сразу, и уплыл отовсюду, и остался на дне – навсегда или только до пятницы, как пойдет.
Перешел на другой берег, поднялся наверх, повернул налево, на улицу Полоцко, шел прямо, никуда не сворачивая, вышел из Ужуписа по другому мосту, парадному, увешанному свадебными замками, поднялся на Бокшто и дальше, дальше, ускоряя шаг, как будто за ним гналась целая свора невидимых соглядатаев, которых хорошо бы оставить с носом – просто так, чтобы лишний раз повернуть все по-своему и отметить эту смешную победу бокалом пива в уличном баре на бульваре Вокечу, совершенно пустом по случаю холодного вечера понедельника и снова начавшего накрапывать дождя.
О ключе вспомнил уже сворачивая во двор на Лабдарю, подумал: «Вот это номер. Не ломать же дверь топором». Но ключ неожиданно обнаружился в нагрудном кармане, точнее, два ключа, связанные тонким металлическим кольцом. Интересно, в какой момент немец их подсунул? Впрочем, неважно.
А код подъезда давно запомнил навек: три и восемь, нажать одновременно. Имя свое проще забыть, чем некоторые тайные сведения, помогающие открывать запертые двери, то и дело встречающиеся на нашем пути.
Легко справился с обоими замками, не включая свет, умылся холодной водой на кухне, прошел прямо в спальню, упал на неразобранную постель, лицом к окну, за которым алая небесная твердь и звезды синие-синие, как в детстве, как во сне, как всегда.
Просыпаться в чужом доме оказалось приятней, чем в собственном. Так просто и естественно, словно давным-давно обжил эту маленькую квартирку, обезображенную старательным, но безвкусным «евроремонтом» ровно настолько, чтобы жить в ней было не противно, а уезжать все равно радостно – идеальное временное жилье. В ванной нашлась новая зубная щетка в упаковке, на кухне – кофейный аппарат и холодильник, забитый сырами и виноградом, роскошный завтрак, красивая жизнь. Кофе пил на балконе, благо день выдался солнечный и жаркий, как будто лето вернулось – ладно, сделаем вид, что поверили, достанем из кладовой шезлонг.
Компьютера не нашел, телефон почти разрядился, лениво подумал, что за ноутбуком и зарядным устройством можно сходить к себе, благо здесь совсем рядом, но отказался от этой мысли. Не хотел читать почту, вдруг выяснится, что есть срочная работа, а сейчас совсем не до нее. Думал: «Долгов за мной не осталось, а новые обязательства – это не для меня. Вот вернется мой немец, убьет меня, уедет домой, а там поглядим». Эта формулировка очень его смешила, так что бесконечно ее повторял, иногда даже вслух. Конечно же, по-немецки. Привык, что в этом доме на других языках не говорят.
Вторник, среда и четверг пролетели незаметно и как-то удивительно, по-детски счастливо. Хорошо живется тому, у кого все новости только о погоде, всех дел – втиснуть поход за продуктами между двумя дождями, всех развлечений – несколько книг немецких стихов, а забота только одна – дождаться хозяина дома, который, конечно же, появится не позже пятницы, на вечер назначена прощальная вечеринка, ее нельзя пропустить.
Однако в пятницу Файх так и не объявился. До обеда Анджей спокойно ждал его, попивая кофе на балконе, ежился на уже совсем осеннем ветру. В два пополудни начал понемногу тревожиться, в три практически запаниковал, в четыре оделся и пошел в магазин. Немец велел наливать вино, не скупясь, значит, так тому и быть. Приволок домой полдюжины бутылок просекко, разноцветный лимонад для Эрика, конфеты на всех и сел ждать – Файха, гостей, да хоть кого-нибудь. Первого, кто придет.
…Кого совершенно не ждал, так это Марину. А она пришла раньше всех, в половине седьмого. В роскошном льняном балахоне и щегольских летних сапожках, с ярким оранжевым зонтом. Сказала:
– Я как-то неожиданно закрутилась со своими картинками и картами, забыла о времени, даже за днями недели перестала следить. И вдруг поняла, что очень-очень соскучилась. Решила зайти наудачу – все-таки снова пятница, вдруг повезет, и встречи еще продолжаются? И тут ты сидишь на балконе – как хорошо!
Ответил:
