И хватается за голову. Правда всего одной рукой. Вторая на руле, хотя особой надобности в этом, увы, пока нет.
Важно, впрочем, не это. А то, что друг мой снова заговорил своим голосом. Немного чересчур громким и таким сочным, хоть на бутерброд его мажь. Поверх расплавившегося от тепла и слегка зачерствевшего под салфеткой сыра.
– Целых четыре кошки. Кукла, Бите, Милка, Ангел, – говорю я. – Рыжая, полосатая, черная в белых носочках и белая с рыжим хвостом. Кукла сейчас небось спит пузом кверху, Бите в очередной раз взламывает шкаф; к нашему приезду, надеюсь, как раз справится и встретит нас разноцветной россыпью Янкиных лифчиков и носков. Милка наверное сидит на подоконнике и орет о вечном. А Ангел с присущей ей деловитой просветленностью тихонько догрызает общественную сушку – пока подружкам не до того.
– Одно слово – Ангел, – улыбается Тома. – Отличная кошка. Очень ее люблю. Не будь Янка твоей сестрой, украл бы, честное слово.
– А Милку что, не украл бы? – возмущаюсь я. – А Куколку? А Бите?
Говорю и чувствую, как оттаивает мой голос, и вместе с ним что-то еще внутри. То ли сердце, то ли иные какие-то неведомые потроха, о существовании которых обычно и не подозреваешь, пока не придет толстая теплая кошка, не уткнется носом в бок и не замурлычет от счастья, что ты, бессмысленное двуногое существо, есть на этой прекрасной земле.
И вот теперь – как будто все четыре Янкины кошки одновременно прижались к нашим бокам, спинам, пяткам, шеям и задницам. И хором заурчали. Удивительные существа эти кошки. Иногда достаточно просто вспомнить, что они где-то есть.
– Ну что ты, – смеется Тома. Громко, совсем как живой. В смысле, как в старые добрые времена, несколько часов назад. – Всех украл бы. Но Ангела – первой. Lovers at first sight in love forever, сердцу не прикажешь, такие дела.
И я тоже смеюсь. И пихаю его локтем в бок.
– И никто не знает, что ты здесь Фрэнк Синатра, да? Ладно. Сейчас мы им устроим.
– В смысле?
– Какой тут может быть смысл. Пой давай. Как у меня дома пел. А то едем без музыки, как дураки.
Какое же счастье, что Томе не надо ничего объяснять. И уже миг спустя темнота взрывается от его богатырского рева:
– Стрэнжырз инзынайт! Ыксчэнджынг глянсыз!
– Wondering in the night what were the chances, – подхватываю я.
К счастью, со слухом у меня не намного лучше, чем у моего дружищи. И акцент у меня – о-го-го! Даже стараться особо не надо.
Но я все равно стараюсь. Глупо было бы все испортить вот именно сейчас, когда я почти явственно вижу деревья, обступающие узкую проселочную дорогу, по которой, взметая клубы пыли, несется наш героический луноход породы Мицубиси, настоящий боевой самурай.
– Самсынг ин ерайз! – сиреной завывает Тома. – Ваз со ынвайтинг!
– Самсынг ин ер смайл! – я тоже делаю, что могу.
И дальше гнусавым, но задушевным дуэтом:
– Something in my heart told me I must have you!
И на этом месте начинаем ржать. Просто невозможно удержаться. И ржем наверное добрых полчаса. То есть, конечно же, вечность. Но мы оба понимаем, как серьезно звучит это слово. И поэтому не станем произносить его вслух. По крайней мере, не сейчас.
Сейчас надо петь дальше. Хорошо, что Тома помнит слова. А я могу просто подвывать. Чем смешнее, тем, как я понимаю, лучше. Не знаю, почему. Но главное, что оно работает.
– Стрэнжырз инзынайт! Ту лонлы пипал! – истошно орем мы, до предела опустив оконные стекла, чтобы весь мир стал свидетелем наших усилий, и никто бы не отвертелся от этой чести. – We were strangers in the night! up to the moment! when we said our first hello-о-о-о!
В переводе это, конечно же, означает: «Ты видишь?! Там у обочины припаркована самая настоящая фура! Да ладно – фура! На асфальте появилась разметка! Ну ни фига себе, живем! Еще как живем, ты видишь эти посадки по краям дороги? Скажу тебе больше, за ними – рапсовые поля. Да иди ты! Истинно тебе говорю».
Вот как-то примерно так.
– Ольштын, – говорит Тома.
– Что?
– Указатель проехали. Ольштын – пять километров.
– Отлично. Оттуда до Гданьска примерно полторы сотни.
– На самом деле, сто семьдесят. Но неважно. Все равно недалеко.
– Лучше бы, конечно, какой-нибудь Эльблонг, – мечтательно говорю я. – Или вообще Новы-Двур. Но ладно, фиг с ним, доедем. Полчаса назад меня бы и Улан-Батор устроил, будем честны.
– Упаси боже, – строго говорит Тома. – Какой может быть Улан-Батор, когда у нас кошки голодные?
– Еще не голодные, – твердо говорю я. – По моим прикидкам, сейчас часа три ночи, никак не больше.
