Грета Францевна осталась дремать в кресле, Файх не захотел будить гостью, сказал: «Пусть отдыхает, я ее потом провожу». Когда вышли во двор, не сговариваясь, задрали головы и убедились, что старухи на балконе больше нет. Только Фабиан Файх в своих ослепительных розовых шортах – стоит, машет рукой: «До скорого!»
Разошлись в разные стороны. Габия – на Лабдарю, мимо закрытой уже эзотерической лавки, Даниэль отправился на стоянку за машиной, а Анджей, пожав плечами, вышел на Вильняус, хотя, если по уму, это был наименее удобный из возможных вариантов. С другой стороны, кто сказал, что сейчас непременно следует идти прямо домой?
Проходя мимо «Кофеина», подумал: «На что угодно спорю, Марина пила свое «беличье» латте именно здесь. У них в меню до фига причудливых названий – «Медвежий лес», «Апельсиновый бриз», «Влюбленное капучино» – и это явно важная составляющая успешной маркетинговой стратегии».
Интереса ради зашел и спросил. Угадал, конечно. И в награду стал обладателем картонного стакана с некрепким кофе, слишком щедро сдобренным ореховым сиропом. Хорошо хоть воды дали. Будет чем запить невыносимую эту сладость, которая кажется прельстительной только детям. Да и то не всем.
Вышел на улицу, сел за единственный свободный стол. Рекламные открытки там, кстати, тоже лежали, целых четыре штуки. Не стопка, как было с Мариной, но все равно неплохое число.
Из черной, зазывающей в какой-то ночной клуб, машинально смастерил кораблик. Из голубой с репертуаром молодежного театра – самолет. Из зеленой, разъясняющей, как добраться к месту проведения музыкального фестиваля, сложил лягушку, очень долго с ней промучился, никак не мог вспомнить, что куда загибать, а ведь в детстве само получалось. Пока возился с лягушкой, ветер унес четвертую открытку, и это было к лучшему. Теперь мог думать, будто там была еще одна записка Марине. Или неизвестно кому. Или ему самому. Вот совершенно не удивился бы, самое время вступать в задушевную переписку с эльфами, инопланетянами, вымышленными друзьями чужого детства или еще чем-нибудь таким же неведомым. В последние дни все стало так нелепо и зыбко, как будто кто-то совсем незнакомый одолжил для примерки свою непонятную выморочную жизнь – попробуй, как тебе понравится, вдруг подойдет, я тогда подскажу, где их берут.
Но ветер унес четвертую открытку. Такой молодец.
– Вот и я решил попробовать, что это за «беличье» латте, – сказал Фабиан Файх, усаживаясь рядом.
Совершенно не удивился. Предложил:
– Можешь забрать мой стакан. Я эту порцию в одиночку не одолею. Слишком сладко.
– Затем я, можно сказать, и пошел по твоему следу – чтобы спасти, – усмехнулся немец. И, попробовав кофе, добавил: – Есть от чего спасать! Действительно слишком много сиропа.
– Только затем и вышел?
– Конечно нет. Просто ты спрашивал о Марине – почему я уверен, что она не придет. Я тогда не знал, как тебе объяснить. Собственно, и теперь не знаю. Но решил попробовать. Что нам терять?
Подумал: «Действительно нечего». Но вслух не сказал. Только адресовал немцу вопросительный взгляд: «Не тяни. Не тяни. Не тяни».
Фабиан Файх улыбнулся столь ослепительно, словно им обоим было по восемь лет, и он знал, где в соседнем дворе спрятана дохлая кошка.
– Когда слагаемые меняются местами, наблюдателю может показаться, что одно из них просто исчезло, пропало навек. Но это только потому, что у нас не всегда есть возможность увидеть, как на его месте возникло другое слагаемое, куда более уместное, чем мы способны вообразить. Вот и все.
– Если ты думаешь, будто хоть что-то объяснил…
– Конечно не думаю. Я же не дурак. Кстати, ты знаешь Маринин адрес?
– Нет. Откуда?
– Вот и я не знаю. Нарочно не спрашивал. Чтобы мы с тобой не имели ни малейшей возможности выяснить, что творится сейчас в одном из деревянных домов Жверинаса. Сидит ли там за своим рабочим столом наша Марина? Или совсем другая женщина в домашнем свитере с белкой на животе? Ликует она или печалится, плачет или поет? Продолжает рисовать или бросила? Помнит ли свое имя? Что за лицо глядит на нее из зеркала, какими вопросами она сейчас задается, что увидит во сне? Это больше не наше дело. И не наша игра.
– Я тебя совсем не понимаю.
– Слишком давно бросил учить немецкий, да? Не обольщайся, ты понимаешь каждое мое слово. И совсем не потому, что действительно неплохо знаешь язык.
Допил остывший «беличий» кофе и ушел, помахав на прощание с видом столь торжествующим, что это вполне заменило коронное обещание: «Я тебя убью».
И так убил. В некотором смысле.
Может быть, именно поэтому Анджей отправился потом не домой, а на проспект Гедиминаса. Свернул налево и быстрым шагом пошел мимо витрин закрытых уже магазинов, мимо театра, биллиардного клуба, бронзовой собаки в очках у входа в «Оптику», мимо Лукишской площади, мимо кондитерской, книжного и очередного кафе с оранжевым ромбом, дальше, дальше, до самой реки. Только на мосту остановился, спросил
