стала она для брата опорой, вовсе нет. И защитой, и поддержкой. Так, подушка, в которую плакать приходят.
У Соньки с Алексеем не так, ой не так.
Царевич на сестру иногда смотрит как на мать, а та на него постоянно — таким взглядом, что рука к кресту тянется. И не с испуга, не со зла, нет в ее глазах ничего такого. Но…
Не в ее годы бы смотреть так на парня на несколько лет старше. Снизу вверх, с уважением — это да. Но Сонька же глядит так, как на дите неразумное, но любимое. Вот и на тетку сейчас смотрит с насмешкой, словно на малолетку какую…
И пришла ведь, и никто не шепнул… побоялись. Знают, шавки, кто хозяйка.
Ирина скрипнула зубами, но сделала жест рукой.
— Оставьте нас все!
Сонька и ухом не дернула, глядя, как выбегают за дверь приживалки. Ждала, пока дверь не закроется, потом еще пару минут стояла, дверь приоткрыла, проверила… Ирине вдали топот ног послышался. Подслушивать хотели, мерзавки.
А Сонька плотно прикрыла дверь — и направилась прямо к тетке. Встала напротив, усмехнулась.
— Тетка Арина, не надоело тебе в тереме гнить?
Ирина посмотрела на девочку.
Возможностей много было. И возмутиться, и окоротить — не решилась. Она все-таки неглупа была, понимала, что Софья развернется да уйдет. А вот чего Ирина лишится?
— Надоело, Соня. А ты что иное предложить можешь?
Софья усмехнулась.
— Мы перед походом с Алешей поговорили. Арина… я тебя так называть буду?
— Называй.
— Наши войска на Крым идут. Представляешь, сколько там народу? Нашего, православного, только в рабство угнанного?
— Много.
— И все они домой вернутся. Ну, мужики — те себе работу найдут, устроятся.
— На большой дороге?
— Это ты, тетушка, о нас плоховато думаешь. И работа найдется, и как их туда доставить, и чем заплатить. Но то ж мужчины. А женщины?
Ирина прижала ладонь к губам.
— Господи…
— Вижу, понимаешь. Их отсюда в рабство угнали, а куда они вернутся? Хорошо, коли к отцу-матери, а если не примут их? Или деревни той нет уже? Или еще что? Коли дети у них?
— И что ты предложить хочешь, Соня?
Царевна уж и о неприязни своей забыла — стоит ли о мелких обидах, когда такое… Да и обиды-то там… слезки кошкины.
— Это ведь не все еще. Есть план — забрать у татар детей младше двух лет, да у нас православными и вырастить. Окрестить, воспитать, в школе выучить…
— Турки такое делают…
— С православными. И называют тех детей янычарами. А мы вот в обратную развернем. Казна выдержит.
— Брат согласен ли?
— Обижаешь, Ирина. Алешка с отцом все обговорил еще до похода. Батюшка хоть зубами и скрипел, но согласился, что надобно.
— Ну… а я тут при чем?
— А кто этим заниматься должен?
У Ирины глаза стали по пятаку.
— Ч…т…о?!
— А вот то. Ты — царская сестра. Анна сейчас всю школу под своим крылом держит, Татьяна тоже занята, ты одна остаешься. Не Любаву ж тревожить? У нее чадо малолетнее, да и отец не восхочет. А вот ты — самое то, что надобно. Что ума, что силушки у тебя хватает, у отца ты получишь, что захочешь, да и тебе самой… разве не интереснее будет, чем в тереме юбку-то об лавки протирать да по сотому разу одни и те же сказы слушать?
— Куда как интереснее. Но…
— Еще и но?
— Разве ж я справлюсь?
— Конечно.
Софья спокойно извлекла из кармана пачку бумажных листов.
