Узнав от Девы о паукообразных крабах, я огляделся и немедленно увидел их, окруживших нас со всех сторон и терпеливо выжидавших. Вознегодовав, я встал на ноги и обошел пятно света, уничтожая на своем пути маленькие чудовища. Мне пришлось перебить целую дюжину, прежде чем остальные решили убраться.
Судите сами, насколько они были уверены в себе; и тем не менее, они были начисто лишены отваги и не стали нападать на меня, а ведь настоящий краб не колеблясь щипнет руку, увидев ее перед собой.
Потом я вернулся к Деве, а она в слабости своей уже смеялась; и я понял, что она от природы наделена веселым нравом. Потом я приготовил Наани еще одну чашу отвара, и она выпила ее с удовольствием, ну а позже я строго и ласково приказал ей уснуть, зная, насколько нуждается в отдыхе; ведь даже радость перенапрягала ее силы.
Расчистив удобное место для сна, я положил кисет и ранец под голову Девы и ласково уложил ее, укрыв ноги плащом. Увидев изрезанные и избитые ступни, я понял, что Моя Единственная износила обувь в своих одиноких скитаниях, прячась от разных чудовищ. Я решил омыть и перевязать ее ноги, однако Наани казалась такой усталой, что я решил позволить ей уснуть побыстрее, а потом, когда она проснется, позаботиться о ее ногах – весьма маленьких и изящных.
Она скоро уснула, потому что целый месяц не знала спокойного и мирного сна, – ведь любое чудовище могло наброситься на спящую. Когда Наани погрузилась в сон, я снял с себя панцирь и нижний костюм, который звали подпанцирным; теплое и толстое одеяние смягчало прикосновение панциря. Снова надев доспех, я положил этот костюм возле девы.
А потом я стерег ее сон десять долгих часов. Расхаживая вокруг огненного жерла, я часто останавливался, внимая ушами и духом; потому что к радости встречи примешивалась тревога; теперь я много сильнее опасался появления Сил Зла. Впрочем, что говорить, это ясно и без слов.
Через десять долгих часов Дева проснулась, и я подбежал к ней, радуясь тому, что она очнулась и с ней можно поговорить. Сев, Наани поглядела на меня, буквально светясь счастьем, и я понял, что силы вернулись к ней. Она ничего не говорила мне; только пристально глядела на меня, и я принялся гадать, что у нее на уме.
Тут Наани спросила меня, а давно ли я спал в последний раз. Растерявшись, я ответил – сорок восемь часов, что было истинной правдой, ибо в пути я старательно считал часы, чтобы не заблудиться.
И буквально на этих словах голова моя поплыла: ведь я так давно не спал и, совершив столь удивительные деяния, давно нуждался в отдыхе.
Тут Дева с какими-то словами перебросила мне плащ, не испытывая глупого стыда перед своей наготой. Не знаю, как это со мной случилось, но я был готов потерять сознание от внезапной сонливости.
Поддержав меня, она помогла мне опуститься на землю и положила под голову ранец с кисетом, Ощущение покоя или предельное утомление заставили мою голову отяжелеть.
Тут Дева заметила, что раздета, и, укрывшись краем плаща, села возле меня и принялась растирать мои ладони. Когда я несколько пришел в себя, она обрадовалась и решила в свой черед покормить меня; ведь в последние часы я как бы утратил разум и не заботился о еде.
Самым изящным образом подложив мне колено под голову, она открыла ранец и извлекла упаковку таблеток, достала фляжку и чашу – ведь я уложил все предметы в ранец, прежде чем Наани уснула, и поэтому не стал есть и пить, чтобы не разбудить ее.
Сказав мне, чтобы я отдыхал, она только спросила, как делать воду, и весьма удивилась тому, что порошок превращался в жидкость. По неопытности она высыпала в чашку лишнюю щепоть, так что вода даже полилась на землю. После этого Наани опустила три таблетки в воду и приготовила мне питье – как я делал для нее, – хотя я не нуждался в этом и мог просто проглотить таблетки, запив их водой. Но я был рад ее заботе.
Я пил, не вставая земли, и голова моя лежала на ее колене, пора было сказать, чтобы она одела костюм.
Я не стал говорить, что снял его с себя; тогда она начала бы протестовать, опасаясь, что я замерзну. Тем не менее, Наани мгновенно все поняла, чуть всплакнула – очень мило и благородно, – поцеловала меня в лоб и велела спать, добавив такие слова, которым обрадовался бы любой молодой человек, услышав их от своей возлюбленной.
Она не хотела надевать костюм, однако я настоял на своем – уговорами, – и она подчинилась мне, своему господину. Кроме того, собственный ее разум подтверждал мою правоту. Ведь нечего было и думать о том, чтобы она одолела предстоящий жестокий путь без теплой и надежной одежды; ее давно превратившийся в лохмотья костюм, тем не менее, был опрятен и чист; как я понял, Наани часто стирала свою одежду в горячих ключах и сернистых водах.
На обратном пути в Великую Пирамиду мне представилось достаточно возможностей, чтобы убедиться в том, насколько она любила стирать и мыться. Наконец я пришел в себя, однако голова моя требовала сна.
И все же до сна я хотел омыть ее ноги и перевязать их, приложив целебные мази. Подняв свою голову с ее колен, я сел и объяснил свои намерения. Тут она обвила мою шею руками, наделила полным любви поцелуем и со смехом сказала, что все сделает сама, а мне лучше отдохнуть. Я не стал возражать и передал ей мазь. Потом я улегся на правый бок, а она зашла за мою спину, сняла с себя плащ, прикрыла меня и поцеловала, велев засыпать, потому что намеревалась заняться собой и надеть костюм. Я не стал мешать ей, только сказал, что плащ должен свободно прикрывать меня, чтобы я мог снять Дискос с бедра и положить на грудь, как это делал всегда; глаза ее обратились ко мне с новым уважением: ведь у меня был столь опасный и свирепый спутник. Я
