заклепками поясе покачивалась в такт движениям тела тяжелая стальная гирька кистеня.
– Он терпеть не может, когда вспоминают сражение при Каннах, – рассмеялся Влад. – Как же! Самое известное поражение его любимых римских войск.
Ему это как серпом по одному месту…
– Чего?
– Как серпом по яйцам. Так понятней?
Усмехнувшийся Алексей добавил:
– Уникальную операцию и без всякого наркоза провел бультерьер Кузя, и теперь у него не хозяин, а хозяйка.
Все весело расхохотались. Громко и бесшабашно. Так, как всегда смеются здоровые, полные сил мужчины, словно сбросившие на отдыхе с плеч не только груз повседневных забот, но и прожитые года, снова вернувшись в юношескую пору, когда для смеха не надо было искать особых причин, а самая немудрящая шутка способна была вызывать шквал эмоций.
– Ладно, – заявил распоряжавшийся, вытирая слезы с раскрасневшегося лица. – Разбегаемся.
Александр, придерживая левой рукой ножны короткого гладуса – классического пехотного меча римского образца, взбежал на небольшой пригорок, отделенный от остального лагеря неким подобием частокола. Возле пустого воротного проема в землю был воткнут шест с деревянным, покрытым слоем лака для сбережения от сырости, навершием, искусно вырезанным резчиком в виде орла с гордо распростертыми крыльями. В центре укрепления вокруг выложенного камнями костра на деревянных лавочках, сделанных из прибитых поверх вкопанных в землю неошкуренных столбиков досок, сидело человек тридцать, молодых и не очень, мужчин и три девушки. Неподалеку стоял прикрытый крышкой котелок, распространявший аппетитные ароматы. Кто-то был пока без доспехов, кто-то уже надел кольчугу или, сделанную в меру своего умения либо финансовых возможностей, лорику Завидев приближавшегося Александра, замолчали и вопросительно на него посмотрели. Кто-то, не выдержав, спросил:
– Ну, что порешали, трибун?[7]
– Лагерь обороняем, – отмахнулся Александр и жалобно взмолился, усаживаясь и придвигая к себе коте лок: – Ребята, давайте все вопросы потом, а?! Подожди те хоть пять минут, а то у сейчас слюной захлебнусь.
Последние слова прозвучали невнятно. Сашка уже вовсю орудовал ложкой, жадно поглощая сваренную с тушенкой гречку. Подъев, он умиротворенно вздохнул и, прихлебывая из кружки горячий крепкий чай, укорил присутствующих тем, что они и без него могли все прекрасно разузнать, если бы побродили по лагерю. В ответ остальные дружно засыпали его уверениями, что он прекрасный командир, что они ему во всем доверяют, что в лагере от них только вреда больше, а те, кто ушел туда, до сих пор еще не вернулись, так что кроме него их больше некому просветить, и вообще, у них столько дел, столько дел… – тут следовал тяжелый, на редкость единодушный и настолько проникновенный вздох сожаления, что расчувствовался бы даже камень, – доспехи, например, поправить или клинки почистить и прочие возражения в том же духе. Так и не отвертевшись, Александр принялся отвечать на сыпавшиеся со всех сторон вопросы.
Тема исчерпалась довольно быстро. Кто-то посмотрел на часы и, заявив, что просто сидеть и ждать начала у него нет никакого желания, сбегал в палатку и принес гитару. Идея была встречена криками одобрения, но сразу же появилась одна проблема – оказалось, что штатный гитарист отряда, Витек, умудрился порезать палец и играть отказывался. Оставшись без музыки, все приуныли, но тут Сашка вспомнил, что неплохо умеет играть Глеб. О чем во всеуслышание и заявил, повергнув в изумление большую часть сотоварищей – Глеб чаще всего держался от остальных наособицу и редко что-либо о себе рассказывал.
Глеб сидел, привалившись спиной к частоколу. Закрыв глаза, он запрокинул голову вверх, подставляя лицо солнечным лучам. Казалось, что он может просидеть так вечность, в блаженном ничегонеделании. Мысли текли медленно и лениво, а в душе наступило редкое умиротворение. И никакой шум и гам, доносившийся от костра, не мог ему помешать, мозг привычно отключил все посторонние звуки. Идиллия была нарушена только громким криком, из которого встрепенувшееся сознание вычленило его имя:
– Глеб!.. Волков!..
Недоумевая, зачем он вдруг понадобился, Глеб встал, покосился в сторону костра, потер кончиками пальцев застарелый, белесый рваный шрам на щеке, оставленный осколком близко разорвавшейся гранаты, и решил подойти. Его звал Сашка, весельчак и заводила, создатель и бессменный руководитель их отряда исторического фехтования, когда-то чуть ли не силой затащивший Волкова в эту тусовку. За что впоследствии, Глеб был искренне благодарен приятелю. Подойдя к толпе, он хмуро сказал:
– Если кто снова спросит, сколько духов я зава лил – дам в лоб.
Предупреждение прозвучало не очень-то вежливо, но Глебу, честно говоря, было на это наплевать. Уж лучше сразу четко обозначить свою позицию, чем потом пожинать плоды собственной деликатности, отвечая на идиотские вопросы.
Александр заливисто рассмеялся. Ему вторили старожилы клуба, глядя на вытянувшиеся лица новичков:
– Он у нас такая душка…
– Компанейский парень…
