— А что касается левой стороны вашего лица, — возразила королева Сильвия Терея, — я обнаруживаю отчетливое сходство.
— Я могу показаться чересчур тупым, — сказал Юрген, — так как я немного туповат. У меня такая черта, очень плохая черта, сформировавшаяся в раннем детстве, и я не в силах от нее избавиться. Поэтому я не имею представления о том, на что вы вдвоем намекаете.
Ответил призрак короля Смойта:
— Объясню. Как раз шестьдесят три года назад в эту ночь я убил свою девятую жену при особо зверских обстоятельствах, о чем ты, проявив весьма дурной тон, сейчас упомянул.
Тут Юрген до некоторой степени смутился, почувствовав, что не пристало тому, кто совсем недавно отрезал голову собственной жене, вставать в позу праведника.
— Конечно, — сказал Юрген, мысля шире, — в браке всегда возможны такие мелкие семейные разногласия.
— Пусть будет так! Хотя, клянусь одиннадцатью тысячами спутниц Урсулы по путешествиям, было время, когда я не переносил подобной критики. Ладно, те времена давно прошли, и сейчас я — бескровное существо, которое ветер по своему усмотрению носит по краям, где еще вчера страшились короля Смойта. Но, что было, то было.
— Это кажется разумным, — сказал Юрген, — а быть малость риторичным — привилегия дедушек. Поэтому умоляю вас, сударь, продолжайте.
— Два года спустя я сопровождал императора Локрина в его походе против суеветтов — дурного, любящего роскошь народа, который особо почитает Гозарина. Должен сказать тебе, внучек, что это был крупный набег, совершенный отрядом неплохих бойцов на край благоденствия и красивых женщин. Но, увы, как говорится, во время нашего возвращения из Оснаха мой любимый полководец был взят в плен этим архизлодеем герцогом Коринеем Корнуоллским. А я, среди многих других, кто сопровождал императора, заплатил за наше развеселое воровство и душегубство очень горькую цену. Кориней не обладал широким кругозором и вообще не был тем, кого бы ты назвал светским человеком. Так что меня заточили в зловонную темницу… меня — Смойта Глатионского, покорившего Энисгарт и Саргилл в открытой битве и бесстрашно взявшего в жены наследницу Камвея! Но я избавлю тебя от неприятных подробностей. Достаточно сказать, что я не был удовлетворен своими покоями. Однако покинуть их можно было только одним способом. Он заключался в убийстве тюремщика — шаг, который, признаюсь, для меня отвратителен. Я преуспел в жизни и устал убивать людей, однако, по зрелом размышлении, жизнь бесстыдного мошенника, лишенного всякой доброты и малейшего сострадания, глухого даже к предложениям о подкупе, не казалась потрясающе важной.
— Легко могу вообразить, дедушка, что вас не очень глубоко интересовала природа и анатомия вашего тюремщика. Поэтому вы совершили неизбежное.
— Да, я вероломно убил его и бежал в неузнаваемом обличье в Глатион, где вскоре умер. Моя смерть как раз тогда была весьма досадна. Я вот — вот собирался жениться, а моя невеста была удивительно привлекательной девушкой — дочерью короля Тирнога Грайнтнорского. Она стала бы моей тринадцатой женой. А за неделю до церемонии я споткнулся и упал на ступенях собственного замка, сломав себе шею. Унизительная кончина для того, кто был воином с заслуженной репутацией. По правде говоря, это заставило меня подумать, что, может, в конце концов, есть что — то в тех старых предрассудках насчет несчастливого числа «тринадцать». Но о чем я говорил?.. Ах, да! Также было несчастьем оказаться небрежным в отношении убийств. Вообрази, что за пару подобных дел я приговорен ежегодно в день совершения убийств посещать место своего преступления. Такое условие достаточно справедливо, и я не жалуюсь, хотя, конечно же, это отнимает целый вечер. Но так случилось, что я вероломно убил тюремщика большим булыжником пятнадцатого июня. Несчастливая же сторона этого, по — настоящему неловкое положение состоит в том, что это с точностью до часа — годовщина смерти моей девятой жены.
— И ты убиваешь малозначительных посторонних в такой день! — сказала королева Сильвия. — Ты вылез из тюремного окошка, наряженный аббатисой, в ту годовщину, когда тебе следовало стоять на коленях в тщетном раскаянии! Но ты жестокий человек, Смойт, и ты оказал своей жене мало внимания тогда, когда ее вполне можно было помянуть, — это факт.
— Моя дорогая, признаю, что это небрежность с моей стороны. Не могу сказать ничего большего. В любом случае, внучек, после своей кончины я обнаружил, что подобная небрежность приводит к тому, что пятнадцатого июня в три утра я должен находиться в двух разных местах.
— Но это справедливо, — предположил Юрген.
— Пожалуй, это действительно справедливо, — согласился Смойт, — но, по — моему, это просто невозможно. Однако мне помог мой прапрадедушка Пенпингтон Врейчврас — ап — Мильванд Глазаньеф. В его лице тоже наблюдалось семейное сходство. И он настолько напоминал меня во всем, что, ко всеобщему удовлетворению, играл мою роль. И с помощью моей покойной жены каждый июнь воплощал в жизнь мое жуткое преступление на месте его происшествия.
— На самом деле, — сказала королева Сильвия, — он владел мечом намного лучше тебя, мой дорогой. Захватывающее удовольствие быть убитой Пенпингтоном Врейчврас — ап — Мильвандом Глазаньефом, и я всегда буду о нем горевать.
— Ты должен понять, внучек, что срок пребывания короля Пенпингтона Врейчврас — ап — Мильванда Глазаньефа в Чистилище истек, и он недавно отправился в Рай. Для него это, смею сказать, удовольствие, и я не жалуюсь. А у меня не осталось никого, чтоб занять мое место. Ангелы, как ты легко поймешь, не разрешают совершать убийства, даже из доброты душевной. Они думают, что это создаст опасный прецедент.
