должен следовать своим помыслам и своему желанию, не глядя на других людей и их представления об успехе.
— Что касается этого, то я вижу (будучи свидетелем того, как ты недавно избавился от своей возлюбленной), что ты уже в значительной степени освоил этот вид отрицания.
— Ха, но ты не знаешь, что происходит здесь, — ответил Мануэль, ударив себя в широкую грудь. — И я не стану говорить тебе об этом, Горвендил, поскольку ты не есть ни судьба, ни один из Леших, чтобы удовлетворить мое желание.
— А какое бы у тебя было желание?
— Я хочу всегда получать все, что могу пожелать. Да, Горвендил, я часто думал, почему в древних легендах, когда предложено три желания, никто не просит чего — то разумного и расчетливого с первого раза.
— Какая нужда беспокоить Леших по поводу такого скромного желания, если все всегда можно купить за определенную цену — получить все, что захочешь? Тебе нужно лишь идти вон туда, — показал Горвендил и объяснил Мануэлю одну, на первый взгляд, странную и рискованную затею. Затем он с грустью сказал:
— В этом — то пустяке в Михайлов день я не могу отказать никому. Но должен назвать тебе цену: по достижении каждого желания ты будешь ощущать, чего оно стоит!
Сказав это, Горвендил раздвинул кусты у дороги.
Там его ждала прекрасная, цвета сумерек, женщина в зеленом с голубым платье. На голове у нее сверкала голубая диадема, увенчанная зелеными перьями, в руке она держала вазу. Горвендил шагнул к ней, и кусты за ним сомкнулись.
Мануэль остался один. Ошеломленно озираясь, он прошел немного по дороге, а потом бросился ничком на землю и зарыдал. Причиной этого, как считают, было то, что юный Мануэль полюбил Ниафер так, как он не мог любить больше никого. Поплакав, он поднялся и отправился к Гарантонскому пруду — он возвращался домой, так ничего и не достигнув, во всем потерпев поражение.
Глава VI
Расчетливость Мафи
Все, что случилось на этот раз у Гарантонского пруда, доподлинно не известно, но, судя по всему, оказалось достаточно любопытным, чтобы придать мыслям Мануэля новое направление, однако при этом его мысли не стали веселей. Во всяком случае, Мануэль вернулся к своей сестре Мафи, которая была женой мельника, безо всякого оптимизма.
— И где тебя носило целую неделю? — спросила Мафь. — Свиньи — то совсем озверели и перерыли всю округу, мукомол целыми днями шпынял меня твоей никчемностью, а эта рыжая Сускинд каждый вечер спрашивала тебя и изводила меня жалобными стенаниями. И по какой такой причине ты хмур?
— У меня есть повод, — вздохнул Мануэль.
Он поведал ей о своих приключениях на Врейдексе, а Мафь сказала, что это доказывает, к чему приводит пренебрежение своими прямыми обязанностями, заключающимися в присмотре за свиньями ее супруга. Затем Мануэль поведал ей о том, что случилось у Гарантонского пруда.
Мафь укоризненно покачала головой:
— Бесстыдник, ведь твоя Ниафер едва устроилась в раю, а твоя Сускинд воет о тебе в своих сумерках! Впрочем, это, наверно, Алианора — Недоступная Принцесса. Говорят, это она появляется в виде лебедя с той стороны Бискайского залива — прилетает из далекой страны Прованс, чтобы искупаться в нашем пруду, навевающем странные сны, а потом она надевает платье Апсар, когда ей приходится спасаться от такого бесстыдного плута, каким оказался ты.
— Да — да! Одеяние все было из сверкающих белых перьев, сестра. Вот одно, которое сломалось, когда я пытался ее схватить.
Мафь повертела перо в руке.
— Смотри — ка! Первый раз вижу такое чудо! Все же сломанное перо никому не нужно, а я не выношу у себя на кухне всякого хлама, сколько можно тебе говорить?
И Мафь бросила сверкающее белое перо в огонь, на котором подогревалась похлебка. Какое — то время они наблюдали, как горит перо, и Мануэль со вздохом сказал:
— Дни мои расточаются, и моя юность пропадает в безнадежном захолустье, где Сускинд только об одном и думает, где нет никого умнее Ниафер и где нет девушек, прелестных, как Алианора.
Мафь сказала:
— Я никогда не говорила плохого о мертвых. Так что пусть удача и прекрасные слова сопутствуют Ниафер в ее языческом раю. О Сускинд тоже, —
