— Что интересно, характеризуется он положительно, ни в чем предосудительном замечен не был, образ жизни вел замкнутый.
— А кровь? — спросил я.
— Во-от! — протянул, воздев короткий палец, пристав. — Кровь, оно самое. С кровью у господина Лобацкого дело швах.
— Гомункулус? — спросил дядя.
— Боюсь, все еще хуже. Господа блезаны…
Поручики встали.
Оказавшись рядом, пристав каждому сердечно пожал руку.
— Не смею задерживать. Не смею, не смею задерживать.
— Но как же… — возразил тот, которого я еще в ресторане определил Оггерштайном, белокурый, с тяжелой челюстью. — А они?
Он, набычившись и глядя почему-то на меня, встал в дверях.
Пристав обернулся.
— Ах, да, господин Фитанги…
Официант поднялся с явным облегчением на лице.
— Могу идти?
— Да-да, тоже на выход, — пристав дождался, пока официант протиснется между Оггерштайном и дверной створкой. — Всего доброго.
— А эти?
Упрямый поручик указал на нас подбородком.
— С этими господами, — улыбнулся ему пристав, — у нас будет приватный разговор. Почти дознание. А вам надо в полк.
Он чуть ли не вытолкал блезана вон.
— Но…
Стукнула, отрезая возражения поручика, дверь.
Пристав, расстегнув мундир, достал из-за ворота ключ на шнурке, вставил его в дверной замок и провернул.
— Ну вот, — вернувшись к нам, он несколько секунд раздумчиво изучал ногти на правой руке, словно важнее ничего и не было, наконец сказал: — Дальнейшее, господа, прошу, строго между нами. Строго!
Повинуясь его знаку регистратор и полицейский тихо прошли в неприметную нишу справа, качнулась занавесь, раздался щелчок замка.
Пристав собственноручно захлопнул оконные шторы, проверил, чтобы и просвета не было. Ненадолго сделалось темно, но затем вспыхнули газовые рожки на стенах.
Дядя Мувен озадаченно покашлял.
Я же уже догадывался, с кем мне сейчас придется встретиться. Поэтому, вставая, медленно потянул за собой дядю и кровника.
— Господа…
Государь-император появился в нише слева и быстрым шагом пересек кабинет в нашем направлении.
Он был невысок, но ладен, голубой мундир жандармского офицера сидел крепко, очерчивая поджарую фигуру. Брюки заправлены в короткие сапожки. Аксельбант. Медалька-кружок отличия за выездку. Кобура с пистолетом.
Бородка. Глаза чуть навыкате. Легкий румянец на щеках.
И кровь, конечно, и кровь. Алые жилки, сплетающиеся кроной дерева, и стального отлива обжимающая их спираль.
Я щелкнул каблуками. Майтус склонился в поклоне. Дядя замешкался, все ворочая застрявшим в кармане сюртука кулаком, но потом тоже перегнулся в поясе.
— Здравствуйте, господа, — государь-император демократично подал мне руку.
Я пожал узкую, сухую ладонь.
Мы встретились глазами. Мне невольно захотелось пасть ниц, так сильна была его кровь. Правда, в трактате пятисотлетней давности в присутствии экселенц-императора Волоера валило с ног всех в радиусе тридцати метров. Не разбирая притом, желают того присутствующие или нет. А я вот стою. Только под коленками дрогнуло. Может, действительно?..
Я оборвал кощунственную мысль.
Государь-император чуть опустил веки, ладонь его выскользнула. Майтус удостоился легкого касания плеча, дядя Мувен — кивка.
За государем-императором выросла дородная фигура обер-полицмейстера Сагадеева, в военном мундире, со скруткой бумаг в потном кулаке. Глядя на него становилось понятно, с кого берет пример пристав — те же баки, те же завернутые кверху усы, даже багровость лица — и то та же. Крупные, мясистые черты, большой рот чревоугодника. Масляные глаза-оливы. Обманчиво-масляные.
Меня он не узнал. Или сделал вид, что не узнал. Дело было давнее, и я тогда был еще оболтус, и обер-полицмейстер — всего лишь надзиратель.
Государь-император, обойдя стол, сел. Пристав замер между ним и окном. Сагадеев, уперев пятерню в столешницу, воздвигся справа.
