Резко выкинул вперед руку и швырнул в него огонь. Раздался треск, как при электрическом разряде, синий сгусток огня ударил в главаря, и он вспыхнул. Занялось сразу все – волосы, одежда. Мерзавец закричал, стал метаться, пытаясь сбить пламя. Все – и монахи и тати – замерли, ошеломленные увиденным. Пока они не отошли от шока, я повторил фокус с другим разбойником, явно приближенным главаря, в хорошей одежде и с мечом в руке. Выбросив руку, снова ударил огнем. Второй тать тоже полыхнул сразу, как облитый бензином. От необычного и тем более страшного и жуткого зрелища на татей напало просто оцепенение – глаза повылезали из орбит, челюсти отвисли. Никто не помог горящим, разбойники катались по траве и жутко кричали. Мне кажется, эти крики, просто дикие, животные, еще больше усиливали эффект увиденного. Нельзя терять время.
– Руби татей! – закричал я и спрыгнул с телеги. Ударил саблей татя, что держал под уздцы монастырскую лошадь, рванулся вперед, вонзил саблю в живот молодому парню; едва вытащив, срубил руку с дубиной крепкому мужику. За мной грузно топали монахи, налево и направо нанося удары.
Когда мы уже положили большую часть шайки, только тогда разбойники пришли в себя, но организованно напасть уже не смогли. Мы поодиночке добивали тех, кто еще стоял. Я быстро обернулся назад – татей, что подходили сзади, не было. Увидев, как покрошили их товарищей, они бросились в чащу.
– Добивайте этих! – крикнул я монахам, а сам бросился в лес. Надо уничтожить всех, иначе банда возродится, как гидра.
Вот впереди бежит в синей рубашке парень. Быстро бежит, сволочь. Выхватив поясной нож, я метнул его в спину. Споткнувшись, парень упал, пролетев по инерции еще несколько метров. Я бросился в сторону – там трещали кусты, как будто лось ломился. Мелькнула цветная рубашка, я бросился наперерез и, почти догнав, ударил кистенем по голове. Разбойник стал заваливаться. Слева шум, мелькает тень. Еще один. Я бросился за ним. Услышав, что его догоняют, разбойник остановился, повернулся ко мне. В руке – дубина, утыканная железными шипами.
– Что, взять меня хочешь? Сейчас я твою башку в кисель превращу!
Парень взмахнул дубиной, а я бросил кистень – бросил так, как учил меня Михаил – сбоку. Кожаный ремешок обвил дубину, и я дернул кистень на себя. Дубина вылетела из руки разбойника, и, не дав ему опомниться, я саблей рубанул его по плечу, почти разрубив до пупка.
Я замер и прислушался – тихо. Я хорошо помнил, что сзади стояло пятеро; троих я убрал – значит, двое или удачно сбежали, или спрятались в лесу. Наверняка свой лес они знали лучше меня. Тогда им повезло, пусть другим расскажут, как и чем кончается лихая жизнь.
Я вытер саблю об убитого, вбросил ее в ножны и пошел к дороге. Монахи уже расправились с оставшимися. Я прошелся по дороге – мать моя! Оба обгоревших трупа еще чадили, издавая запах паленого мяса, на обочинах лежали куски тел.
Славно поработали монахи: удар секирой – и уже не один человек, а два, только маленьких. Монахи деловито собирали с убитых оружие, ножи, складывали в телегу; железо – ценность, им не разбрасываются.
Завидев меня, оба здоровяка заулыбались – ну ровно дети. Побаловались в песочнице, и вдруг родителя увидели. По большому счету – молодцы, не впали в ступор от моих шалостей с огнем и оружием дрались хорошо – не струсили, ни на шаг не отступили, прикрывая спину.
– Молодцы! Непременно настоятелю доложу о вашей храбрости.
– Кабы не ты – не устоять бы нам; полтора десятка – это очень много. И это… – Федор потупился, – больно у тебя с молоньей, что с руки мечешь, ловко получилось – ровно как Илья Громовержец. Мы аж спужались поперва. Виданное ли дело – огонь руками бросать!
– Предупреждал же я вас – не пугайтесь, как необычное что увидите.
Василий помялся:
– А руку поглядеть можно?
– Смотри, за погляд деньги не берут.
Я протянул раскрытую ладонь. Оба монаха ее внимательно осмотрели, даже ощупали, но, ничего не найдя, сильно разочаровались.
Мы уселись на подводу и поехали назад, в монастырь.
Лошадка еще не добрела до ворот, как они распахнулись и высыпали монахи. Федор и Василий не выдержали – не хватило терпения, соскочили с телеги и, поддерживая руками рясы, побежали навстречу, крича:
– Победа! Разбили поганых!
Радость встречающих была бурной. Для всегда степенных, спокойных монахов это было необычно.
В воротах встретил настоятель, осенил крестом. Оглядел забрызганные кровью рясы, приказал поменять. Я свою просто снял, отдал Федору. Оба ушли вглубь – видимо, к хозяйственным постройкам.
Настоятель и вся братия прошли в трапезную, сели на лавки. Меня усадили рядом с отцом Кириллом. Наступила тишина.
– Ну что же, с Божьей помощью побили нечестивцев. Давайте, братья, помолимся.
Монахи встали, обратили лица к иконам, стали молиться, бить поклоны. Я же только перекрестился и отвесил поклон. Знал я всего несколько молитв «Отче наш…» и боялся, что они будут не к месту.
После молитв все уселись, и настоятель попросил подробно рассказать для братии, как все прошло. Я пересказал, что и как происходило, умолчав об огне и особо отметив храбрость, смелость и стойкость Федора и Василия, их умение владеть оружием. Как только я закончил говорить, монахи стали оживленно переговариваться.
