за толстую косу, намотал на руку.
– Будешь непотребство учинять – привяжу к лошади, сзади бежать будешь, пыль глотать.
– Да ты знаешь, холоп, чья я дочка?
– Знаю, меня папенька твой, Гаврила Лукич, за вами, голубками, самолично послал.
Девчонка сникла, через пару минут предложила мне выкуп.
– Ну сколько тебе папенька денег даст? Я больше дам. – Она стала срывать с себя золотые серьги, снимать цепочку. – Отпустишь?
– Жить-то на что будете, голубки? Боярин твой саблю в руках держать не может, ничего другого не умеет, кроме как девок портить. И на какие такие шиши вы кушать будете, где жить?
Девчонка посмотрела на боярина, ожидая поддержки. Но Илья прикинулся больным, прикрыл глаза. Я слегка пнул его сапогом.
– Хватит отлеживаться, дома заждались. Поднимайся.
Илья с помощью Антонины поднялся.
– Садитесь на одну лошадь вдвоем и не дергайтесь – мигом догоню, и тогда пощады не ждите.
Веревкой я связал их между собой, сам сел на лошадь купеческой дочки, своего коня взял под уздцы; мы развернулись и тронулись в обратный путь. Илюшка оказался парнем капризным и за три дня обратного пути чуть не довел меня до белого каления. То еда в харчевне была ему не по вкусу, то на полу спать жестко. А куда я его положу? Спали в одной комнате: Тоня на постели, мы с боярином – на полу, только у него руки были связаны. Спал я вполглаза, боясь, что голубки сговорятся, Тоня его развяжет, и вдвоем они меня сонного и прибьют.
Нет, обошлось. А перед Нижним боярин стал канючить:
– Отпусти хотя бы меня, Тоньку уж доставь отцу, небось деньги за нее обещаны, а меня, скажи, не поймал.
– Это с какого перепугу я тебя отпустить должен? Напакостил – отвечай. Тебе что, дворовых девок мало? За кого теперь Гаврила Лукич ее, порченую, замуж отдаст? Кто из купцов разрешит сыну с ней венчаться? Ты о ней подумал? Заткнись, а то зубы повыбиваю.
Парень замолчал; не потеря зубов его страшила, а гнев отцовский да суд княжий. Но то не мои дела.
К посадам Нижнего подъехали к вечеру, еле успели пройти городские ворота – прямо за нами их закрыли.
Подъехали к дому купца, я затарабанил в ворота. Испуганный слуга приоткрыл калитку:
– Чего надоть?
– Открывай ворота и зови хозяина.
Загромыхали запоры, ворота открылись. Я завел лошадей во двор, а с крыльца уже спускался купец. Было видно, что он сдерживает себя, чтобы не побежать. Да только негоже лицо ронять.
Дойдя до лошади, на которой сидели оба голубка, он покачал головой, бросил мне:
– Развяжи!
Я развязал веревку, снял с лошади девчонку.
– Иди к матери, потом поговорим.
Тонька испуганной мышью кинулась в дом. Боярин неловко слез с лошади сам – неудобно со связанными руками. Купец вдруг размахнулся, врезал ему в ухо, когда Илья упал, принялся пинать его ногами. Я обхватил купца руками, оттащил от парня.
– Охолонись, Гаврила! Не по чину бьешь, кабы сам за членовредительство в суд не попал.
Слова мои охладили купца.
– В подвал мерзавца! – бросил он слугам. – Пусть посидит ночь, а утром отца его пригласим.
Купец пошел в дом, позвал меня за собой. Двое слуг поволокли Илью в подвал.
Гаврила сел за стол, подтянул к себе кувшин с вином, разлил в серебряные кубки. Один придвинул ко мне:
– Давай выпьем за удачное окончание!
Мы выпили не чокаясь, как на похоронах.
– Сколько я тебе должен?
– Мы не уговаривались, сколько дашь – столько и возьму.
Купец вышел, почти сразу вернулся. Бросил на стол мешочек, звякнувший монетами.
– Прости, забот сейчас у меня много. Благодарен премного, что дочь быстро вернул, еще никто не хватился. Рад, что не ошибся в тебе.
Я поклонился, подхватил мешочек и вышел.
Вскоре я был дома, перемахнул через забор и постучал в окно.
Когда после ужина мы уже лежали в постели, Лена попросила рассказать, зачем приходил купец Перминов и куда я исчезал. Взяв с нее слово молчать и никому не рассказывать, опустив некоторые детали, я живописал историю побега и поимки беглецов. Лена слушала затаив дыхание, глаза ее блестели. В конце моего повествования на глазах появились слезы.
