- А вот почувствуй себя в гостях у сказки, - мурлыкнул я, поплотнее прижимая ее руку к себе, - девочка, где твои пирожки?
- Да какие пирожки! Мне теперь с тобой в подъезд страшно будет заходить. А ведь хотела, - она на миг запнулась, но потом решительно продолжила, - хотела пригласить на обед... Бабушка блинчики с фаршем сделала и разрешила привести «своего проглота». И как ты к ней подход нашел?
Я пылко пообещал:
- Я буду преисполнен благочестия! Пошли быстрее, что-то я твоему Ваське не очень-то и доверяю. Он из бабушки веревки вьет. Сожрет ведь, как есть, весь фарш выест, - и я потянул входную дверь на себя, пропуская повеселевшую Тому вперед.
Мы поднялись до предпоследней площадки, и тут Томины шаги стали как-то особо неторопливы. Вызывающе неторопливы. Или... Призывающе?
Я заглянул в зеленые глаза - там, за приопущенными вниз густыми ресницами резвился подзадоривающий огонек. Ну, так я всегда готов!
Освободил руку от портфеля, и притянул ее послушную к себе. Неверный свет раннего вечера уже потерял алую дерзость и теперь окутывал нас зыбкими преходящими тенями.
- Одной картины я желал быть вечно зритель... - прошептал мечтательно, любуясь милым лицом, и провел, почти не касаясь, пальцем по скуле, щеке, подбородку. А затем приник к Томе губами. Колени мои быстро ослабели. Я привалился спиной к стене, Томка прильнула ко мне... Было очень хорошо.
Она целовалась неумело, отрываясь, чтобы торопливо напиться воздуха, но трогательно, нежно и очень искренне.
Я же словно сразу нырнул на предельную глубину, где и оглох, и ослеп, и стал задыхаться, но вместо испуга перед бездной меня переполнило счастье. Мельком подумалось, что от поцелуев, быть может, умирают: сердце колотило в ребра так, словно намерилось проломить их изнутри. Потом мысли и вовсе ушли прочь, а перед закрытыми глазами взошел неяркий рябящий свет - так видится бронзовый диск солнца из-под толщи морской воды.
Мы впали в сладкое безвременье, и океан упоительной нежности мягко покачивал нас в своих ладонях.
Я пришел в себя, когда Томка чуть подалась назад.
- Пора, - сказала чуть виновато, и я нехотя ослабил руки.
Она мягко высвободилась, поправила растрепавшуюся челку и озабоченно провела пальцами по рту:
- Посмотри, у меня губы не опухли?
- Прекрасные губки! - я воззрился на них с вожделением, но Тома решительно пресекла мой порыв:
- Пошли, а то вопросы будут. И так слишком задержались.
«Ах, эти затяжные поцелуи на тихих полутемных лестницах»! - думал я, бережно, словно хрупкие драгоценности, упаковывая еще яркие ощущения в память, - «ничего нет их слаще - ведь за ними, увы, ничего не следует...»
Четверг, 12 января 1978 года, вечер,
Москва, Воробьевы горы, МГУ
Члены ученого совета были знакомы давно, и никого уже не удивляла эта забавная привычка Канторовича - садиться на первый ряд аудитории и сразу после начала доклада засыпать.
Лауреат Нобелевской премии не притворялся. Это был настоящий, ровный, глубокий сон. С возрастом в него начало вплетаться негромкое басовитое похрапывание, деликатное, под стать натуре Леонида Викторовича. Академик владел уникальным даром воспринимать и анализировать услышанное во сне.
Как там? «Он спал глубоко и спокойно, но ровно через двадцать минут он проснётся»? Да, именно так. Однако, проснувшись, он не поедет по радисткам - тот возраст, увы, прошел... Нет, он встанет и задаст несколько интересных и содержательных вопросов по докладу. А если выступающий запутается в собственном материале, то сам напишет недостающее доказательство. На доску, сопровождая его негромкий, порой опускающийся до шёпота голос, ляжет изумительно ясный, словно по бумаге, почерк.
Но сейчас Канторович не спал, хоть и привычно смежил веки. В уши ровно втекал доклад о существовании фазового перехода в решетчатой модели типа Изинга. Хорошее, качественное выступление. Только стремительная мысль Леонида Викторовича уже давно упредила докладчика, успевшего пока лишь ввести понятие гиббсовского случайного поля и наметить систему дальнейшей аргументации. Упредила и пришла к финишу, с удовлетворением оценив и элегантность еще не озвученного решения, и новизну предполагаемых выводов.
Он запас пару вопросов на случай, если придется вдруг придавать живость дискуссии, и мысль его соскользнула к другой, более важной и волнующей теме - к полученной сегодня статье.
Утром, раскидав лопатой вокруг дачи снег и прихватив в кабинет термос с кофе, он сел разгребать накопившийся за последнюю неделю завал корреспонденции. Привычно рассортировал солидную кучу на три стопки: формальные поздравления на открытках, не нуждающиеся, к счастью, в ответах; тонкие конверты с письмами от хороших знакомых, которым он обязательно ответит, подумав; бандероли и заказные письма с диссертациями и статьями - увы, обязательная программа академика и главного редактора крупного журнала.
Уже ближе к концу, устав бороться с грудой тусклых слов, он без всякого энтузиазма взялся за очередной не очень толстый пакет от неизвестного ему отправителя из Ленинграда. Для начала стопочка сероватой бумаги порадовала удобной формой подачи материала - короткое резюме на три с половиной страницы и два десятка страниц собственно статьи. А затем... Затем он с головой провалился в текст.
