втащил Таан-вера в ближний круг. Постепенно они нашли общий язык, но странности Иммура от этого никуда не делись.
По мнению Шарры, у него попросту было не все в порядке с головой; может быть, последствия контузии, а может, чего-то еще. С ним случались резкие перепады настроения – от молчаливой отстраненной задумчивости до безудержного веселья и от искренней радости до бешеной ярости. Порой Иммур впадал в маниакальную паранойю; и это при условии, что он даже в нормальном состоянии никому не доверял. Но за императора он не шутя готов был вцепиться в любую глотку.
Я попыталась вспомнить все, что слышала об этом типе там, дома. И когда мы сверили мои данные и данные Шарры, обе глубоко задумались: у нас получились два совершенно разных оборотня. Потому что отец отзывался о нем как об исключительно сдержанном, разумном и хладнокровном мужчине, великолепном дипломате и отличном ораторе.
Биография же самой женщины излишней оригинальностью не отличалась, у нас тоже порой складывались подобные ситуации. Родители за большой выкуп сплавили ее за богатого, родовитого, но весьма пожилого мужчину, который на третий день совместной жизни отбросил лапы. Конечно, многие пытались доказать злой умысел, но, по словам Шарры, весь ее умысел заключался в том, что она уж очень искренне упрашивала Первопредка поскорее прибрать муженька. И осталась она в итоге веселой молодой вдовой при больших деньгах и громком имени. Но деньги эти для разнообразия решила не проматывать, а вложить в себя, любимую. Ей, как и Мунару, тоже оказалась не чужда тяга к знаниям. Вот только в отличие от мужчины Шарра тянулась не к цифрам и интригам, а к прекрасному, то есть – искусству. И разбиралась в нем сейчас очень неплохо.
Потом мы вместе, в сопровождении тенью следующей за нами Уру, отправились на совет. Правда, там я сегодня многое слушала рассеянно, больше занятая размышлениями о превратностях судьбы отдельно взятых оборотней. И больше всего меня занимал собственный муж.
Я приблизительно могла представить, чего ему стоило удержать власть в стране в момент собственного восхождения на престол, когда вокруг категорически не согласные с его персоной аристократы уже примеряли на себя роли советников безвольного младшего принца. Сейчас слухи о том, что наследник Шидара лично рвал глотки недовольным, уже не казались слухами. Но главным образом было интересно, как все это могло сказаться на характере Руамара и его отношении к окружающим. По всему выходило – не лучшим образом.
Сейчас я с легкой руки Шарры, наверное, впервые подумала о нем не как о главе империи Руш, а как о человеке. То есть оборотне. Но суть была не в этом, а в тех фактах биографии Руамара, которые мне открылись. Получалось, что жизнь его сложно было назвать простой; и он относился к тому типу личностей, кто «сделал себя сам».
Для полноты картины не хватало только знаний о его военной карьере, но и без них по полученным обрывкам сведений можно было в общем восстановить жизненный путь мужчины. Насколько я знала, до войны он состоял при дипломатическом корпусе – учился. И что-то подсказывало, это был именно его выбор и его решение; Мурмара вон никто ни к какой полезной деятельности не привлекал, и результат налицо.
Зачем ему это было надо? На этот вопрос мог ответить только сам Руамар, но предположения у меня были. Если он назвал себя в те годы «не уверенным в себе»… не из-за отца ли он все это делал? Шидар открыто пренебрегал детьми, а теми такое отношение чаще всего воспринимается очень болезненно, и попытки заслужить внимание собственными успехами – это далеко не худший вариант. Мне с мерой родительской ласки и опеки повезло, но наблюдать доводилось разные ситуации. И «умру, и пусть вам всем станет стыдно», и «проклянешь тот день, когда я на свет появился», и множество гораздо более экзотических решений. Не первым ли из этих мотивов был продиктован уход молодого наследника на войну?
Я была почти уверена, что все обстояло именно так. За годы службы я научилась очень неплохо понимать поступки окружающих, а оборотни психологически отличались от нас несущественно.
Глупости, что офицер работает с планами, схемами и приказами; любой командир работает с людьми. И чем выше чин, тем сложнее эта работа. Хорошему сержанту проще найти общий язык и понять чаяния молодых солдат, чем хорошему генералу – достучаться до полковников. Уже хотя бы потому, что с возрастом людям становится гораздо тяжелее кому-то поверить; с опытом мы становимся осторожнее, практичнее и где-то даже циничнее.
Возвращаясь же к своему оборотню… охарактеризовать его биографию я могла двумя словами: «не позавидуешь». Впрочем, и ничего особенно трагичного в ней не было. По меньшей мере он жив, здоров и обладает практически непозволительной в его положении роскошью: у него есть друзья в полном смысле этого слова.
Зато становилось совершенно ясно, почему при посторонних он рычит решительно на всех, а наедине позволяет «ближнему кругу» любые вольности. За годы власти привык, что окружающие не понимают по-хорошему и ждут любого момента, чтобы вцепиться в горло, но разумно не распространяет данный подход на доверенных лиц. Проще говоря, в их компании он расслабляется.
Впрочем, даже несмотря на общее понимание некоторых мотивов, у меня никак не получалось представить Руамара ребенком или хотя бы подростком. Как будто он появился на свет сразу вот таким взрослым и суровым.
– Ну что, Рур, пляши, – со смешком заявил Мунар, с комфортом устраиваясь в кресле напротив и с видимым наслаждением вытягивая ноги. – У меня для тебя новости.
– Что, вы раскрыли-таки этот странный недозаговор? – хмыкнул я.
– Нет, я по другому вопросу. – Физиономия Муна сразу стала гораздо более кислой. – Работаем, но главный заговорщик пока затаился. Ждет,
