офицеры, вернувшись с поимки шпионов, принялись гулять по полной программе. Это было слышно далеко за пределами здания. Тем более германцы знали, что полковник будет занят с пленником. Однако все могло быть. В таком случае была бы, конечно, объявлена тревога. Немцам неизвестно направление диверсантов, но по всем дорогам могут быть переданы приказы задерживать всех, в том числе и Хирта.
Ни Голицын, ни Кураев не догадывались о том, что рассказал на допросе Санин, сгоравший сейчас от стыда…
— Предупреждаю вас, господин полковник, если только вы скажете хоть что-то лишнее или попробуете с нами шутить, имейте в виду — нам терять нечего, — проговорил поручик, посильнее вдавливая ствол пистолета в ребра пленнику. — Вы меня поняли? У вас ведь наверняка есть семья, дети, не правда ли? Неприятно будет, если они останутся без главы семейства, которому вдруг взбрела в голову мысль показать себя героем не в то время и не в том месте.
Полковник злобно поглядел на поручика, не сказав ни слова. Его переполняли противоречивые чувства. С одной стороны, ему было стыдно оказаться в руках шпионов. Он, который столько лет отдал Германии, верно служа ее интересам, тот, на которого равнялись многие, стал орудием в руках банды диверсантов. Уму непостижимо! В голове блуждали мысли на тему того, чтобы попробовать вырвать пистолет из рук этого мерзавца и перестрелять их всех, тем самым смыть позор поражения.
Но в то же время он понимал, что вряд ли из подобной затеи может выйти хоть что-то путное. Ему вдруг ясно представилось, как он, получив несколько пуль в живот, сползает на дно коляски, вываливается на пыльную дорогу, и его совершенно перестают интересовать шпионы, офицерская честь и вообще все на свете.
Голицын, в свою очередь, размышлял о возможном развитии ситуации в случае «плохого» варианта. На дороге один часовой. В случае чего времени, чтобы отправить этого малого к праотцам, будет предостаточно. А там — ходу. Но тогда за ними погонятся. А еще ведь надо оторваться. По всему выходило, что до зарезу нужно выйти из ситуации мирно. Поручик подмигнул ротмистру, сидевшему с беспечным видом, хотя было понятно, что и тот напрягся, готовый действовать без промедления в случае чего.
Репортер остановил лошадей. Из всей «группы» Санин был самым взвинченным. Его била дрожь. Чем дальше, тем больше события становились немыслимыми. Если и сейчас что-то случится…
«Господи, — думал он, с жалкой улыбкой поглядывая на подходившего часового, — и зачем я влез в это дело? Ведь жил же себе спокойно… Расстреляют, как пить дать».
Он вдруг вспомнил свою питерскую квартиру на Васильевском острове и решил, что ведь это совсем неплохо — сидеть вечером при свете лампы и писать, попивая чаек.
Подошедший солдат всмотрелся и, увидев знаки отличия, козырнул полковнику, браво доложив о том, что «происшествий не случилось».
— Я направляюсь в штаб армии. Нами захвачен шпион, его следует препроводить под усиленной охраной, — словно оправдываясь, затараторил Хирт, чего он совершенно не должен был делать.
Голицын, глядя на такое странное поведение пленника, чертыхнулся в душе. Зачем он оправдывается перед простым солдатом, рассказывает ему о цели поездки? При чем здесь шпион? Видимо, от того, что полковник оказался в такой необычной для себя роли, у него стали путаться мысли.
Солдат недоуменно уставился на пассажиров коляски, не понимая, о чем идет речь. Никакого шпиона не было, он видел только немецких офицеров и возницу. Но с начальством, как известно, лучше не спорить.
Из караульного помещения вышел лейтенант. Увидев экипаж, он двинулся к посту. Час от часу не легче! Несколько минут разговора с лейтенантом не ослабили напряжения в коляске. Голицын глянул на репортера — тот словно одеревенел — видимо, от страха.
— Не надо ли вам, господин полковник, дополнительное сопровождение? — поинтересовался начальник поста, присматриваясь к Голицыну и Кураеву.
«Что ты уставился, скотина, — пронеслось в голове у ротмистра. — Ну, только попробуй рыпнуться — навеки останешься на этой дороге».
Поручик ткнул пистолет в бок вновь замолчавшему полковнику.
— Э-э, нет, лейтенант, благодарю вас, — каким-то деревянным голосом произнес Хирт.
Лейтенант кашлянул, пристально глядя на пассажиров. Сзади послышались шаги.
— Господин лейтенант, вас к телефону, — доложил подбежавший солдат из караулки.
Удаляясь от поста, все перевели дыхание. Коляска катила дальше, почти в полном безмолвии. Каждый размышлял о своем.
«Что же будет? — лихорадочно думал Хирт. — Как они поступят со мной?»
Фыркали лошади, поскрипывали рессоры, светало.
— Стой! — приказал поручик репортеру через несколько километров.
Как раз перед этим закончился небольшой лесок, и коляска остановилась на краю поля. Вокруг царил густой туман. Казалось, отойди на десять метров, и ты исчезнешь в пелене. Пленный с беспокойством зашевелился, встревоженно озираясь.
— Ваше оружие, — Голицын с уважением вручил ему револьвер. — Извините, полковник, но патроны вернуть вам не могу. Прошу нас простить, что испортили вам день рождения. Что поделаешь, война.
— Да, — встрял Кураев, — а тут еще и погода ужасная, промозглая. Недолго и простудиться, — с этими словами он, хитро усмехаясь, вручил получившему свободу бутылку коньяку.
Голицын и Кураев козырнули противнику.
— Трогай!
Полковник Хирт растерянно стоял на дороге, глядя, как коляска исчезает в тумане. В одной руке он держал пистолет, в другой — бутылку.
ГЛАВА 25
На базе цеппелинов под Кельном царило оживление. Солдаты выстроились, ожидая появления очень высокого начальства. Офицеры, прохаживаясь перед строем, последний раз придирчиво осматривали внешний вид германских «чудо-богатырей». Все выглядело если не безукоризненно, то весьма прилично. Сейчас сюда должен был прибыть сам начальник генштаба, чтобы посмотреть на приготовления к удару с воздуха по русским позициям.
Машина, взвизгнув тормозами, остановилась у шеренги выстроившихся вояк. Из салона показался начштаба Мольтке-младший. Выставив грудь вперед и высоко подняв голову, генерал придал себе внушительный вид. Приняв рапорт офицера, он поздоровался с солдатами. Четкое и громкое приветствие в ответ было им благосклонно воспринято:
— Ну что же, вижу, что с такими орлами можно воевать. Это не какие-то там расфранченные французы или полудикие русские. Это немцы, и этим все сказано!
— Скажу так, господа, что, ознакомившись детально с вашей работой, я нахожу ее заслуживающей высокой похвалы, — сообщил собравшимся генерал. — На сегодняшний день результаты действий дирижаблей доказывают, что мы можем обернуть ситуацию с воздушным флотом в свою пользу.
Важность такого утверждения понять было нетрудно — в настоящее время немецкий флот был блокирован в гаванях английским ВМФ, а Штрассер, в свою очередь, при каждом удобном случае напоминал, что дирижабль способен преодолеть любую стену блокады, какой бы высокой она ни была.
Недавний секретный меморандум главного штаба недвусмысленно указывал: «Мы не должны отвергать ни один из способов поставить Англию на колени, каким бы фантастическим он ни выглядел».
Мольтке поинтересовался подробностями последних налетов на Англию. Ему хотелось услышать об этом от тех, кто лично участвовал в атаках на противника. Штрассер представил ему молоденького лейтенанта Хофмана, уже успевшего себя зарекомендовать в деле. Тот поделился с начальством своими подвигами.
— В одиннадцать ноль-ноль три наших дирижабля, одним из которых командовал я, выплыли из эллингов. Мы взяли курс на север. Продолжив полет, к пятнадцати тридцати мы достигли своей цели —
