— Да, — прижимаясь ко мне, прошептала, — не буду ворошить прошлое. Надо жить сегодняшним днем, пока его не отняли. Я люблю вас, и никогда не сомневайтесь в том. Никогда. Не за деньги, не за то, что вы дали или можете еще дать мне или семье. Я не Андрей, которому золото и власть свет застит. Да хоть отнимите все, продолжу любить издалека! А татарку удавлю, ежели сюда привезете, — неожиданно добавила.
Опа! Хорошая заявочка. И кстати, я не настолько дурной, чтобы не почувствовать. Я первый, и в отличие от Лейлы ничего Стеша не умеет, хотя очень старается. Просить прошения в данной ситуации глупейшее дело.
— Так подарил я ее, — говорю чистую правду.
Привязался перед отъездом, а человек нужный. Всерьез собираюсь приспособить к новым обстоятельствам. Возвращаться ей некуда, а бросить тоже не по-человечески. А Иван Константинович Бошняк частенько смотрел с жалобным видом. Все подкатиться к ней норовил с комплиментами двусмысленными. Даже обещал жениться. Ей-богу, Лейла ничуть не хуже Екатерины. Про постель не знаю, но ту тоже передавали из рук в руки, пока в императрицы ненароком не угодила. Но я честно спросил, девушка не против была. Мужчина видный. Все лучше, чем на улицу.
— Вот и прекрасно, — забираясь на меня сверху, довольно говорит Стеша. — Не надо искать далеко, когда есть рядом.
Интересно, как она отнесется к идее Анны поселить меня во дворце? Покои выделили чуть не прямо за стенкой.
— В походе всякое случается, однако же домой тащить девок непозволительно.
Я не ошибаюсь, это разрешение при случае погулять? Забавно. Ладно, обнимая горячее тело и целуя женщину в губы, решаю. Мы ведь живем сегодняшним днем, чего зря загадывать.
Глава 3
ИНТЕРВЬЮ С БЫВШИМ ВЛАДЫКОЙ РОССИИ
Тяжелая дверь с грохотом затворилась за мной. Забавно, но, видимо, ничего нового с древних времен не придумали для содержания в тюрьме. Та же стандартная «кормушка», позволяющая, не открывая запоры, передать миску с хлебаловом, и деревянные нары с небольшим столиком. Правда, вместо продавленного множеством тел матраца и подушки обычное сено, пусть и свежее, а скамейка не привинчена к полу, но параша ничуть не изменилась, неприятно попахивая в углу.
Упаси бог, самому сидеть не приходилось, однако в детективах описание попадалось.
Обитатель камеры поспешно поднялся, внимательно глядя на меня. Судя по реакции, гость понравился. На его месте я тоже бы порадовался. Не на допрос поволокли, с личным визитом явился не самый последний человек в государстве Российском. Наверняка он в курсе последних веяний в политике, даром что в Шлиссельбургской крепости пребывает под стражей.
— Здравствуйте, Эрнст Иоганович, — вежливо говорю по-немецки. Вряд ли Бирон за то время, что мы не виделись, озаботился тщательным изучением русского языка.
— Здравствуй, Михаил Васильевич. Какими судьбами? — ответил тот вопреки моим ожиданиям на государственном наречии. Видать, тюремные стены очень полезны для продвижения в изучении разговорной речи.
— По старой памяти зашел, — благовоспитанно отвечаю, по-прежнему на немецком. — Плохого от тебя не видел и не стремлюсь восторжествовать, вытирая ноги о поверженного.
— А что тогда? — настороженно спрашивает Бирон.
— Пытаюсь разобраться в случившемся и понять.
— На себя примериваешь?
Не для того заявился, тем не менее смысл в его словах имелся, и немалый. У Бирона изначально отсутствовали родственные связи и поддержка. Никакой партии русской или немецкой за его спиной не существовало. Надежных помощников и клиентов еще предстояло найти. Поэтому в первые годы своей «российской» жизни обер-камергер неизбежно должен был «быть для всех приятным», сотрудничать с другими фигурами из окружения Анны, договариваться, уступать, интриговать и учиться. Натуральный пример для подражания и одновременно подсказка на тему, чем может закончиться стремительный взлет при царском дворе.
— И это тоже, — соглашаюсь.
— И чем же я могу помочь?
— Правдивыми ответами. Есть два варианта, — не дожидаясь заверений о счастье способствовать во всех начинаниях, говорю. — Плохой и хороший. Первый — это когда господин Ушаков получает разрешение пытать, пока не услышит нужное. Императрица шибко недовольна ходом следствия и выразила пожелание привести тебя в надлежащее чувствование и для явного обличения.
— Нет моей вины…
