– Ну так дай Шевеку свой платок. Он же не знает, где его взять, – сказала ей мать.
Садик слезла с ее коленей и принесла из шкафа чистый носовой платок, который отдала почему-то Таквер, и та уже передала его Шевеку, улыбаясь знакомой улыбкой.
Садик очень внимательно смотрела, как Шевек вытирает нос.
– А здесь тоже было землетрясение? Вот только что? – спросил он.
– Да тут все время трясет, просто перестаешь замечать, – спокойно откликнулась Таквер, но Садик, которой страшно хотелось поделиться всеми сегодняшними новостями, подтвердила звонким, но тоже с легким придыханием, как у Таквер, голоском:
– Да, перед обедом было землетрясение. Когда оно бывает, стекла в окошках начинают блямкать, а двери шататься, и тогда надо поскорее выбегать на улицу!
Шевек посмотрел на Таквер, она тоже смотрела на него. Она, казалось, постарела больше чем на четыре года. Зубы у нее никогда не были особенно хорошими, но сейчас двух шестых наверху не было вообще, и, когда она широко улыбалась, дырки были заметны. И кожа у нее стала не такой нежной и упругой, как в юности, а волосы, гладко зачесанные назад, казались тусклыми.
Шевек ясно видел, что Таквер потеряла былую привлекательность, теперь она выглядела обыкновенной усталой женщиной средних лет. Он замечал все перемены в ней куда острее, чем кто бы то ни было другой. Все, что касалось Таквер, он видел по-своему, с позиций долгих лет их нежной близости и долгих лет тоски и разлуки. Он видел Таквер такой, какой она была на самом деле.
Глаза их встретились.
– Как… как же вы тут жили? – спросил он, вдруг покраснев до ушей и чувствуя, насколько нелепый, праздный вопрос задает.
Таквер, ощутив почти материальную волну его желания, тоже покраснела и улыбнулась. Но ответила спокойно своим чуть глуховатым, милым, знакомым голосом:
– Да все так же. Я ведь тебе все тогда по телефону рассказала.
– Но это было так давно! Почти два месяца назад!
– Здесь практически ничего не меняется. Каждый день одно и то же.
– Здесь очень красиво… эти холмы… – В глазах Таквер он видел тенистые горные долины, шумные ручьи… Острота желания достигла в нем вдруг такой силы, что на минуту закружилась голова. Он постарался взять себя в руки и как-то урезонить бунтующую плоть. – Ты не хотела бы здесь остаться?
– Мне все равно, – сказала она тоже странным, каким-то «темным», ночным голосом.
– У тебя из носа все еще течет, – заметила наблюдательная Садик, хотя и без укора.
– Хорошо еще, что только из носа, – откликнулся Шевек.
– Умолкни, Садик. Не будь эгоисткой! – велела ей мать; они с Шевеком рассмеялись, но Садик, ничуть не смутившись, продолжала изучать нового человека. – Ты прав, Шев, здесь красиво, и мне действительно нравится этот городок. Здесь люди очень хорошие – какие-то целостные, чистые. Но вот работы практически нет. Я ведь всего лишь в лаборатории работаю, в здешней больнице. Нехватка научных сотрудников, а тем более генетиков уже позади. В принципе, я легко могла бы уехать отсюда, не ставя больницу в безвыходное положение. Если честно, я бы хотела вернуться в Аббенай. А ты получил какое-нибудь новое назначение?
– Я его не просил, даже списки не проверил. Я целых десять дней был в дороге.
– А что ты в ней делал, в этой дороге? – спросила Садик с любопытством.
– Ехал к вам, Садик.
– Шевек приехал сюда почти с того конца света, с самого юга, из пустынь, – приехал ко мне и к тебе, – сказала девочке Таквер.
Та улыбнулась и поудобнее уселась у матери на коленях. Потом успокоенно зевнула.
– Ты что-нибудь ел, Шев? Или, может, ты с ног валишься от усталости? Я должна отвести малышку в интернат, уже поздно. Мы как раз собирались уходить, когда ты постучал…
– Она уже ночует в интернате?
– С начала этого квартала.
– Мне уже было целых четыре года! – заявила Садик.
– Нужно говорить «мне уже четыре года», – поправила ее Таквер, мягко стряхнула дочку с коленей и достала из шкафа ее пальтишко.
Садик стояла к Шевеку боком и вроде бы на него не смотрела, однако он чувствовал, что девочка ни на секунду не забывает о его присутствии. Во всяком случае, все свои замечания она адресовала явно ему:
– Нет, мне было четыре, а теперь уже больше чем четыре.
– Тоже мне «темпоралистка»! Небось временем будешь заниматься, как твой отец?
– Не может же быть четыре и больше чем четыре в одно и то же время, правда ведь? – спросила девочка, чувствуя в Шевеке поддержку и одобрение и теперь обращаясь прямо к нему.
