Таквер; и он знал, что она это знает; и до сих пор между ними не было произнесено ни одного слова о половых отношениях – она этого не допускала. Хотя, разумеется, и это ее платье, и жесты, и интонации – все это выглядело как чистой воды «приглашение к сексу».
– Между мужчиной и женщиной у нас это делается так, как они сами того захотят, – сказал он довольно грубо. – Оба вместе. И каждый по отдельности.
– Значит, это правда, что у вас отсутствует всякое понятие о приличиях, о морали? – спросила она, с одной стороны, явно потрясенная его словами, но одновременно почему-то ими обрадованная.
– Я не знаю, что вы имеете в виду. Причинить человеку страдания там означает то же самое, что и здесь.
– Вы хотите сказать, что придерживаетесь все тех же старых правил? Видите ли, я лично считаю, что мораль – это предрассудок, вроде религии. Давно пора выбросить ее на помойку.
– Однако в моем обществе, – сказал он, несколько озадаченный подобным заявлением, – как раз и осуществляется попытка достигнуть высокой морали, высокой нравственной чистоты. Можно выбросить на помойку морализирование – да, согласен, ему там самое место, как и всем устаревшим правилам, законам, системе наказаний. Но человек, безусловно, должен уметь отличать хорошее от плохого и выбирать между добром и злом.
– Значит, вы выбрасываете все «можно» и «нельзя»? Но знаете, я думаю, что вы, одонийцы, многое теряете, выбрасывая заодно священников и судей, законы о разводе и все такое прочее, хотя все, что за ними стоит, всю эту нравственную муть как раз сохраняете. Вы просто заталкиваете законы нравственности вглубь, в собственное сознание. И становитесь снова рабами тех же законов! Нет, по-настоящему свободными вы не являетесь!
– Откуда вы этого набрались, Веа?
– Я прочитала одну умную статью насчет учения Одо, – сказала она. – И потом, мы же с вами целый день провели вместе! Я вас почти не знаю, но кое- что о вас я поняла. Я знаю, например, что в душе у вас что-то вроде… да-да, там у вас королева Теаэа, которая командует вами, старая тиранка, как когда- то командовала своими рабами! Она говорит: делайте это! И вы делаете. Она говорит: не сметь! И вы подчиняетесь.
– Так вот откуда она, оказывается, – сказал он, улыбаясь. – Значит, это я ее выдумал?
– Да нет. Пусть уж остается в своем дворце. Тогда вы сможете восставать против нее. Ведь вы бы обязательно стали делать это, правда? Ваш прапрапрадед так и поступил, наверное, по крайней мере сбежал отсюда на луну. Но королеву нашу он взял с собой, и она все еще сидит в вас, командует вами!
– Возможно. Но на Анарресе она хорошо поняла: если она велит мне причинить страдания другому, я причиню их самому себе.
– Старые ханжеские заверения! Жизнь – это борьба, и побеждает в ней сильнейший. А цивилизация всего лишь призвана прикрывать ненависть красивыми фразами да скрывать творящееся кругом кровопролитие!
– Ваша цивилизация. Мы же не скрываем ничего. Наша цивилизация проста и прозрачна – там королева Теаэа всегда в своем плаще из человеческой кожи. Мы следуем закону эволюции, и только ему.
– Согласно закону эволюции, как раз и выживает сильнейший!
– Верно. Но среди всех общественных существ сильнейшими являются те, кто наиболее социален. Или, с точки зрения человека, наиболее этичен. Видите ли, у нас, на Анарресе, нет ни жертв, ни врагов. Мы воспринимаем себя как целое; у нас есть только мы сами. Ведь, причиняя страдания другим, сам особой силы не обретешь. Наоборот, проявишь собственную слабость.
– Мне совершенно безразлично, кто, где и кому причиняет страдания. Мне совершенно безразличны все остальные, да и всем остальным до меня тоже дела нет, они только притворяются, что это не так. А я притворяться не хочу! Я хочу быть свободной!
– Но, Веа… – мягко начал он, до глубины души тронутый этим страстным порывом, но тут у дверей прозвонил колокольчик, Веа встала, поправила юбку, изобразила на лице радостную улыбку и направилась встречать своих гостей.
Гости собирались примерно час. Всего пришло человек тридцать—сорок. Сперва Шевек чувствовал себя чрезвычайно неловко, но что еще хуже – он скучал. Это оказалась очередная шумная вечеринка, где все стояли с бокалами в руках, без конца улыбались и разговаривали ни о чем. Но вскоре стало веселее. Всюду вспыхивали споры, люди, объединившись группками, усаживались в сторонке и начинали что-то оживленно обсуждать. Слуги разносили подносы с закусками – крохотными бутербродиками, тартинками, кусочками мяса и рыбы. Услужливые официанты постоянно наполняли стаканы. У Шевека тоже в руках был стакан с каким-то напитком. Он уже несколько месяцев наблюдал, как много уррасти поглощают порой алкоголя, однако от этого, похоже, никто не заболевал. Напиток, который ему подали, имел лекарственный привкус, но кто-то объяснил, что это в основном газированная вода и сок. Пить ему очень хотелось, и он залпом осушил стакан.
Двое гостей все время норовили завести с ним беседу о физике. Один был достаточно вежлив и застенчив, так что уклониться от разговора с ним не составляло труда, – Шевеку всегда очень трудно было говорить о физике с дилетантами. Однако второй оказался поистине несносен и чрезвычайно упорен; в итоге Шевек оставил попытки избежать беседы с ним, и, разумеется, оказалось, что этот тип знает буквально все на свете. Возможно, потому, что был очень богат.
– Насколько я понимаю, – заявил он Шевеку, – ваша теория одновременности отрицает наиболее очевидное свойство времени – его текучесть?
– Видите ли, – любезно откликнулся Шевек, – в физике следует быть очень осторожным с тем, что называют «свойством». Это ведь не бизнес. – В
