хрусталь и серебро. За столом, как это было принято издавна, сидели по чинам. Во главе стола — командир полка, потом — штаб-офицеры, командиры эскадронов и так далее. Все засиделись за столом, но расходиться не хотелось.
«Левый фланг» — корнеты и поручики, стоя, молодыми звонкими голосами запевали, обращаясь к старшим однополчанам:
Хрипловатыми голосами им отвечал «правый фланг»:
Вестовые внесли полковую серебряную чару, которую встретил уже общий хор голосов. Чара пошла вкруг стола. Из нее пили и седоусые старшие офицеры, и юные корнеты.
В довоенное время такие мероприятия, бывало, длились до рассвета. И случалось так, что с первыми лучами солнца раздавались звуки тревоги — командир полка сзывал свой полк на учение. Все разбегались по своим квартирам, денщики лили холодную воду на головы господ. Через короткое время полк уже был построен и дружно и весело отвечал на приветствие командира. Полковое учение могло длиться и весьма долго: командир полка знал, что делает, муштруя офицеров и больше гоняя тех, кто вчера перебрал. Так воспитывался молодой офицер в собрании, и воспитание было не в том, чтобы приучить молодежь к вину и к тому, чтобы научить пить не пьянея. Нет, учили тому, чтобы офицер оставался самим собой и не забывал, для чего он носит полковой мундир. Теперь война заменила учения, став главным контролером.
Через некоторое время командование полка удалилось, решив, что пора отдыхать, а уж «молодежь пускай веселится».
Голицын сидел в окружении друзей. Шампанское, жженка, водка лились рекой. За спиной висело то самое импровизированное знамя с каланчи, ставшее теперь талисманом эскадрона.
Поручик, перебирая гитарные струны, вдохновенно пел:
звучала песня героя войны 1812 года Дениса Давыдова.
В столовой, самой большой комнате собрания, на стене висело полотно, изображавшее Бородинскую битву. Картина имела необычную историю. В год столетнего юбилея командованием было решено создать полотно с историческим сражением, в котором полк тогда принимал самое непосредственное участие. Картину заказали известному баталисту. Для исторической верности все формы, как русские, так и французские, были списаны с образцов, хранившихся в музеях. А чтобы не выдумывать лица, фигуры на переднем плане были списаны с офицеров и солдат полка, ездивших в мастерскую художника. Там они облачались в старые формы и позировали в группах и поодиночке. Поручик тогда опоздал к первым сеансам, и все стоячие фигуры были уже написаны. Поэтому его положили на пол и изобразили в качестве убитого француза под копытами серого коня.
— Господа! Предлагаю тост! — поднялся из-за стола ротмистр с льняными волосами. Свежий, еще не заживший шрам на щеке свидетельствовал о том, что он не так давно побывал в переделке. Глаза его блестели. — За то, чтобы мы все, повторяю, все собрались в полковом собрании через год! За то, чтобы каждый из нас помнил о том, кто мы. А мы — лейб-гвардии Гусарский Его Величества полк!
— Ура! Ура! Ура! — словно залпом, грянули все присутствующие.
Поручик был весел, хотя и немногословен. Он больше слушал своих красноречивых боевых товарищей. Каждому хотелось чокнуться с героем. Каждый понимал, что после сегодняшнего веселья завтра может быть кровавый бой, в котором многие сложат головы.
— Поручик, вы только взгляните на это, — к столу подошел корнет Савицкий, держа в руках газету.
— И что же здесь интересного? — спросил Голицын, беря ее в руки.
— А вот увидите, — загадочно произнес Савицкий.
Отвлекшись от праздничного шума, царящего в собрании, поручик развернул газету под названием «Полевой вестник», что-то смутно ему напоминающим. На второй странице красовалось большое фото поручика с надписью: «Русский богатырь».
Скрывая улыбку, Голицын принялся читать. В очерке, написанном Александром Селиверстовым, ярко описывалась его поездка на передовую.
«…в окопах, полных свистящих пуль, под разрывами вражеских снарядов мне пришлось провести почти две недели. За это время я успел сжиться с солдатской братией и полюбить ее».
Далее рассказывалось о полных лишений буднях фронтового корреспондента, чудом уцелевшего среди «кромешного ада передовой».
— Это ж надо так заливать, — покачал головою Голицын. — Какое же надо иметь развитое воображение!
Но дочитать «строки, опаленные войной» ему не пришлось, поскольку в собрании появился адъютант из штаба.
— Господин поручик, вас вызывает его высокопревосходительство! — сообщил офицер. — Причем срочно.
— К сожалению, господа офицеры, вынужден вас покинуть, — встав с кресла, произнес Голицын. — Веселитесь без меня. Прошу вас, штабс-ротмистр, гитара одна оставаться не может, особенно в такой прекрасный вечер, — он протянул инструмент сидящему напротив офицеру. — А я вынужден удалиться. — С этими словами поручик, стряхнув с себя усталость и хмель, козырнул и вышел из зала.
