Теперь диалог. Коммуникация глухих в мире утраченной простоты. Вот Ж- Жене. Он много говорит и ничего не слышит. Почему у нас в России мало говорили? Потому что думали вслух. А думать вслух можно лишь при полной тишине, Без скрипа перьев письменной культуры. Если кому-то везло и он думал думу, то это было слышно далеко вокруг. По всей России. А это уже само по себе редкое явление.
Когда перестали думать вслух, мысль стала беззвучной. Слышна только речь. Что слышно? Грохот пустой речи. Голос мысли смолк. Чтобы думать вслух, нужно много безмолвных.
Думают вслух в глубине избыточности. Кто думает вслух? Крестьянин. Он совместил в себе Землю и Христа. От кого крестьянин? От Христианина. На одном полюсе его быта святой, на другом – изнанка святого. Или Иванушка-дурачок. Так и движется крестьянский быт между дураком Иванушкой и святым. Святой – до игры, дурацкий смех – на изнанке быта избыточности. Избыток вытеснил игру и смех в поле ду- раковаляния, в котором приостанавливается действие упорядочивающих структур. В этом поле отключен механизм согласования знаков и значений. Все неопределенно. Ничто не обеспечено. И это игра, выворачивающая изнанку мира. Дурацкие игры мистериальны.
Например, святки или масленица. Они возникают в глубине избыточности.
Мистериальные игры не усложняют мир. Они его обнажают. То есть что обнажают?
Место встречи абсолютного с относительным.
Игра, которая не обнажает, возникает на поверхности сытого. Здесь мир как картина. Здесь мир как игра. Почему игра? Нет абсолютного. Нечего обнажать.
Везде язык. Нет неязыкового, нет того, что есть в себе и для себя. Вот этот сдвиг от глубины избыточности к поверхности сытой повседневности изменил игру. В чем измена? В рассеянии мистериальной культуры. Игра, как отрыжка сытого, заместила мистериальную избыточность абсолюта. Игровая культура выиграла у мистерии.
Сытость как метафизическая структура повседневности меняет смысл самости.
Самость – это возможность быть автором, т. е. вязать начала и концы. Вязать и связывать. Сытый превращает эту связность в самость самца, развязывающего энергию пола. Самость самца уравновешивается самостью самки, в которой, как в бочке, накапливается половая энергия страшной разрушительной силы. Многие из сытых хотят власти. Власть разряжает давление пола. Но массы желают полового раскрепощения до полного нуля. До отметки, на которой написано: полов больше нет.
Дальше идти некуда.
05. Пат
Всякая структура дуальна. Пат – недуальная структура. Вернее, это вообще не структура. Почему? Потому что в нем запрещено трансцендентное.
Вот Буря. Корабль тонет. Пиррон безмольствует. Народ в отчаянии мечется с левого борта на правый и с правого на левый. Хаос. Не металась одна бесструктурная свинья. Она ела, не вынимая головы из лохани.
Кто выйдет из пата. Свинья, то, что без трансценденции. Будем свиньями. И не будет бури. Где лохань? С этим вопросом входит в пат бесструктурный средний класс. Голодный сытому не товарищ, хотя в патовом пространстве они взаимозаменимы как новые язычники.
Пат был рожден игрой в ускользание определений. Вот, например, есть мир, в котором тонут корабли. Этот мир определен. И есть мир, в котором они не тонут. И этот мир определен. Но есть еще третий мир, в котором корабли тонут, не утонув.
Они всегда тонут в модусе незавершенного действия. Вот этот третий мир не определен. Он в ситуации пата, к бесструктурности которого подводит искус ускользания. Подводит – в смысле ведет ближе и одновременно изменяет, предает.
Пат, как из гнезда, выпал из игры. Выпал и попал в историю. Пат – время жестов, а не слов. Книжная культура слова разбилась о жесто-пат. Разбилась и обнажила постдуальный примитив. В патовой ситуации ничто ничего не значит. В ней нет ни означаемого, ни означающего. Все, что могло быть, представилось. Жест постзнакового мира рассогласовывает привычные сопряжения смыслов, значений и знаков. Нормально значить – значит быть чуть больше (чуть меньше) того, что ты есть. Пат превращает это чуть-бытие в ноль, в котором нет ни присутствия, ни отсутствия. Нет бытия. Нет понятия.
Мир зашкалило на нуле пата. Его нулит от непродуктивности постзнаковых структур, в которых отсутствие возможности одного хода равно присутствию возможности бесконечного количества ходов. Монотонное прохождение ничьей не сдвигает с места.
Шах не объявлен, результата нет, а ходить некуда. Например, история России есть не что иное, как непрерывно возобновляемый ею шах себе самой. Россия – нонсенс истории. В ней нет больше места структурности, т. е. нет места ни Богу, ни дьяволу; ни глупости, ни уму.
Пат – оборачивающая оборачиваемость. Его нельзя путать с пато-сом, со страданием.
Пат – не болезнь, не отклонение от нормы. Это третий путь. Вернее, нежелание скользить по поверхности первых двух.
Глава I.
ПАТ И НИЧЬЯ
Пат – слово, над которым стоит задуматься. И не потому, что в нем что-то есть.
Хотя в нем может быть, что-то и есть. А потому, что его не замечали. Оно, как Золушка, заждалось в ожидании своего часа. И 'этот час пришел. Но не все это поняли. Сладок сон культурного бодрствования. Например, философы. Они окультурены культурой и потому смотрят прямо, в суть вещей. А пат сбоку. Не на прямой. Он пылится на поверхности. Патовое пространство создается косыми взглядами. Кто косит? Дизайнер.
1.1. Дизайнеры
Философы недостаточно легкомысленны, чтобы скользить по тому, что лежит сверху.
