крышу и жерди. Пахло сеном, скотом и глиной. От разнообразия и остроты запахов закружилась голова. Раненый сделал глубокий вдох. Всё внутри заныло.
Чьи-то нежные руки протянули чашу с водой. Только теперь Керт понял: он умирает не только от боли, но и от жажды. Наверняка не пил несколько дней кряду. Внутренности иссохли и слиплись от недостатка влаги.
Он приподнялся на локтях, принялся жадно пить холодную колодезную воду и едва не захлебнулся. Напившись, откинулся на душистое сено.
– Слава богам и духам! Ты жив и идёшь на поправку, – вновь послышался девичий голос. Теперь в нём чувствовалась не только радость, но и едва скрываемый страх. Неведомая спасительница едва сдерживала слёзы.
– Кто ты? – выдавил Керт.
– Разве ты не помнишь? – Девушка расплакалась. Казалось, её худшие опасения оправдались. – Ях. Меня зовут Ях.
– Не помню, – холодно сказал Керт и закрыл глаза. Воспоминания обходили его стороной. – Только боль и голод. Я хочу есть.
– Сейчас, сейчас. Я мигом. – Ях вскочила и выбежала из землянки.
Память Керта безмолвствовала. Боль, тьма, багровый туман – и больше ничего. Кто эта девушка и как он оказался в землянке? Что за добрые люди подобрали его? В какую передрягу он угодил? Нет ответа. Только кровавое зарево встаёт перед глазами.
Вскоре вернулась Ях в сопровождении рослого мужчины лет сорока. Огромный, с широкой бородой с проседью и длинными нечёсаными волосами, в одеяниях из медвежьих шкур, он посматривал на Керта с опаской.
Ях поставила перед раненым миску с дымящейся похлёбкой и протянула кусок лепёшки.
– Вот, поешь, – участливо сказала она, помогла пастуху приподняться с лежанки и прислониться спиной к бревенчатой стене землянки.
Не поблагодарив, Керт принялся макать кусок в ароматное варево и жадно жевать размокший хлеб. Вкус еды показался знакомым.
– Как он? – спросил бородач девушку.
– Видишь, пришёл в себя. Хочет пить и есть. А это добрый знак. Теперь он не умрёт. Вот только ничего не помнит, – рассеянно ответила Ях.
С надеждой и болью в сердце следила она за каждым движением Керта, а тот с аппетитом уничтожал похлёбку.
– Да, крепко ему досталось, – вслух размышлял провожатый Ях. – Приголубили степняки на славу. После такого удара булавой его голова должна была треснуть как лесной орех. Смотри, дочка, всё слопал. Бери миску, и пойдём. Пусть отсыпается да сил набирается. Завтра потолкуем. Народ решит, как с ним поступить.
– Иду, отец. – Девушка взяла пустую посудину из рук пастуха, поцеловала его в щеку и последовала за родителем.
Керт блаженно растянулся на мягких шкурах и душистом сене. Еда и питьё возвратили его к жизни. Но теперь слова Ях и её отца не шли из головы. Какие-то степняки огрели булавой, отчего отшибло память. О чём завтра толковать с народом? Он не помнил ни Ях, ни её отца, ни самого нападения. Только удар, боль и тьму. Едва мог вспомнить собственное имя. Впрочем, подобные мелочи его сейчас мало интересовали. Следовало возблагодарить богов и духов земли и небес за то, что остался жив. Всё остальное выглядело мелким недоразумением.
Боль, вслед за голодом и жаждой, отступила. Собственное положение Керту не казалось безнадёжным. Он находится если и не среди друзей, то и не среди врагов, а сила и молодость наверняка справятся с раной.
Объятый покоем, чувствуя себя в относительной безопасности, пастух закрыл глаза и вскоре заснул. Сны на крыльях ночи унесли его в бездну. Но почему-то он отчётливо понимал, что видения, казавшиеся вполне живыми и осязаемыми, всего лишь сны. Возможно, он мог ими управлять. Больше всего на свете его интересовало то, что едва его не убило. Он пытался выудить из сновидений разрозненные картинки прошлого и вспомнить события последних дней. Что с ним случилось, кто такие Ях и её отец?
Младшие братья смерти меж тем жили своей жизнью, не торопились с ответами и вовсе не собирались подчиняться пастуху. Они дурачили, заводили в тупик, вели свою игру, пытались обвести хозяина вокруг пальца, вместо воспоминаний рождали нелепые кошмары. Он видел себя посреди заснеженной пустыни в добротной одежде, а вовсе не в шкурах и грубой холстине. Он присоединился к большой охоте или военному походу против степняков. Но вместо копья, лука или кинжала вооружился нелепой палкой сродни дубине. Совершенно непостижимым для пастуха образом палка та несла погибель врагам, изрыгая огонь и металлические стрелы. Последнее сильно удивило и озадачило юношу. Металл в его округе слишком дорог, и никто не позволил бы себе такой расточительности. Кремневые наконечники мог легко изготовить даже ребёнок, чего не скажешь о бронзовых. Ещё больше удивляли огромные каменные глыбы, с грохотом и лязгом катившиеся по степи. Монолиты, вытесанные из чёрного камня, были мертвы, но источали едкий дым. Время от времени они метали исполинской величины огненные копья. Чёрная лавина ползла по бесконечным заснеженным просторам. Видать, не обошлось тут без враждебного колдовства. Иногда Керт принимал их за неведомых животных. Ведь камни не могут двигаться сами по себе. Более дикой картины нельзя и придумать. Ничего подобного он никогда не видел, а оттого нелепые фантазии не мог сравнить с чем-либо знакомым. Но какова цель колдуна? Не возжелал ли он завладеть душой пастуха? Или, быть может, он не охотник, а бессловесная дичь, на которую устроили облаву?
Вокруг находилось множество воинов в одинаковых одеждах и вооружённых огненными дубинами. Но Керт воспринимал их как чужаков. Точнее, он чувствовал себя среди них таковым. Странная армия стала для него временным пристанищем, краткой остановкой перед дальним путешествием.
От мысли той сделалось дурно и страшно. Боль напомнила о себе, и юноша застонал. Сны оставались лишь глупыми фантазиями, навеянными
