Проклятые

Дорчестера.

Я отдал ему все, что у меня оставалось.

Уилла не прикоснулась ко мне.

Я не ожидал объятий, или поцелуя, или чего-то подобного – не знаю вообще, чего я ждал. Но она отшатнулась от меня так, словно я был разносчиком какой-то болезни. И это ее инстинктивное движение заставило меня тоже отступить на шаг. Понятно, что не требовалось никакого зеркала, чтобы догадаться, какое впечатление мог на нее произвести мой внешний вид: грязный, с остекленевшим взглядом, ясно выражающим лихорадочное желание застать умирающего больного. Я был проклят в ее глазах.

Мы остановились в больничном коридоре у входа в палату Эдди и на мгновение задержались, чтобы прийти в себя. Не любовники, не муж и жена, но взрослые люди, оказавшиеся в сложном положении. Требовалось хотя бы немного взять себя в руки, чтобы стало возможно разговаривать. Уилла сказала, что диагноз насчет комы подтвердился, доктора недоумевают, как это произошло, один даже сказал, что все случилось так, словно «кто-то забрался в него и просто выключил, как выключают свет». Я рассказал ей о тех фактах, которые обнаружил в Детройте, и как я ошибся, полагая, что, узнав правду, Эш остановится. Я ошибался, думая, что ей прежде всего нужна истина.

Мы стояли и смотрели друг на друга. Я думал о том, что не могу найти слов, чтобы сказать, как мне жаль, что все так вышло. А Уилла, по-моему, изо всех сил сдерживалась, чтобы не надавать мне по лицу.

– Можно мне увидеть его? – спросил я наконец. Попросил разрешения. В этих четырех словах прозвучала моя мечта о том, что я его отец, ну, или почти отец.

– Ты ведь знаешь, он любил тебя, – сказала Уилла, а потом, помолчав несколько дольше, чем требовалось, чтобы поправиться, уточнила:

– Он любит тебя.

Он не был моим сыном. Он был мальчиком, которого я только-только начал узнавать. Я пришел к нему с грузом своих проблем, нас связали обстоятельства, слабые надежды на будущее и невысказанное желание быть вместе. И тем не менее я был рад, когда закрыл дверь палаты и понял, что мы одни. Эдди лежал на кровати, опутанный всякими шлангами, трубками и проводами, но я смог, наконец, дать выход своему горю.

Тот же самый мальчуган, конопатый и лопоухий, лежал, накрытый белой простыней, но его не было в этой комнате в полном смысле этого слова. Это можно только почувствовать: безучастность ко всему окружающему того, в ком искусственно поддерживают жизнь. И само слово «жизнь» имеет не больше веса, чем тонкий луч света, пробивающийся сквозь туман.

Глаза Эдди были закрыты, но губы слегка подергивались. Уверен, это было всего лишь проявление каких-то рефлексов, а вовсе не доказательство того, что мальчик находится в сознании, но все же казалось, что он знает о моем приезде. А еще меня не оставляло жутковатое ощущение, будто кто-то следит за мной со спины, что в помещении есть кто-то, кроме ребенка, лежащего передо мной на больничной койке.

Я взял его руку в свою. Сказал, что люблю его. Что говорил неправду, когда утверждал, что не желаю заменить ему отца. Потому что в глубине души я с самого начала мечтал стать ему настоящим отцом и это желание только возрастало с каждым днем, который нам довелось провести вместе. Я никогда не говорил ему об этом, потому что боялся отпугнуть, потому что был счастлив просто находиться рядом и видеть, как могут доверять друг другу существа, окруженные океаном подозрений и утрат.

И я сказал ему это все. А потом сказал еще кое-что:

– Я собираюсь отыскать ее, Эдди. Я собираюсь отправить ее в такое место, откуда она никогда больше не сможет причинить вреда ни тебе, ни твоей маме. Ты только держись, пожалуйста. Просто думай об этом. Сосредоточься.

И он услышал меня. Ничто внешне не указывало на это, ни малейшего намека на пожатие руки или попытку заговорить, но я знал, что Эдди меня услышал. Я бывал там, где он сейчас находился. В этом срединном состоянии можно многое видеть и слышать. Что-то может вернуть вас, а что-то оттолкнуть далеко за грань.

Я склонился к лежащему мальчику так, чтобы он мог не только слышать, но и чувствовать мой голос.

– Где бы она тебя ни удерживала, я заставлю ее отпустить тебя.

А потом я встал, пока у меня еще оставались силы на это. Отпустил руку Эдди и вышел в холл.

Уиллы там не было. Возможно, она направилась в комнату отдыха или в душевую.

А я пошел прочь.

Ты не сможешь отсюда вытолкнуть ее туда, где ей надлежит оставаться.

Я спустился в лифте на первый этаж и вышел в суматоху ночи. В воздухе пахло морем. Я вдохнул его полной грудью. Попытался запомнить это ощущение. Просто вдох и выдох, колебание воздуха, незаметное и удивительное в своей простоте.

Ее можно только затащить обратно.

И отсюда, из этого мира это сделать невозможно.

Я побежал.

Как настоящий спринтер. Ну, или, по крайней мере, насколько мне позволяли собственные ноги. Пересек, как плугом взрезал, оживленную Кембридж-