великодушный жест, но предпочел бы просто тихонько отсидеться в сторонке. Хоть переждать, пока тошнота отступит.
Нельзя терять бдительность, думает он. Надо смотреть во все глаза, вылавливать любой намек на фальшь в словах или поведении. Вот, например, похоже, что клоуны не разделяют всеобщего энтузиазма, тогда как все остальные за столом выкрикивают приветствия и обращают к нему поднятые бокалы.
Роза ставит на стол огромный котел с похлебкой и принимается наполнять миски до краев:
– Надеюсь,
– Как нога, Дэнни? – кричит Мария с другого конца стола.
– Отлично, спасибо, – отвечает Дэнни, силясь придать голосу жизнерадостность, но что-то тягучее, вязкое в горле душит все сильней и сильней, на глазах выступают слезы.
– Похоже, ты тоже поучаствовал в заварушке в Гонконге? – пищит Фрэнки Бум через весь стол. – Расскажешь?
– Ой, дайте парню поесть, – торопливо перебивает Замора.
Дэнни смотрит вниз, на похлебку, и водит ложкой в миске, гадая, что же сказать… и можно ли тут хоть что-нибудь сказать.
– Я пустил в ход трюк, которому меня папа научил… – с запинкой говорит он.
Риболлита еще слишком горяча, но душистый запах приправ из миски проносится по памяти Дэнни, поворачивает мысли вспять, вспять…
– Так и не понял, как ты вообще очутился там, на крыше, – настаивает Джои.
Дэнни подносит к губам ложку густой ароматной похлебки, дует на нее, прихлебывает. И тут происходит нечто очень странное.
Еду словно бы приправили сильным наркотиком. Как только вкусовые сосочки на языке ощущают знакомые оттенки вкуса, время подвисает, застывает, стол перед мальчиком теряет очертания, растворяется, а лица сливаются в единое пятно. Вязкая тяжесть, давно обосновавшаяся в желудке, резко подступает к горлу, к носу – и наконец выпускает на волю волну воспоминаний и горя…
Прошлое возвращается, обрушивается на голову – бесчисленные такие вот ужины, когда все сидят за общим столом, передают по кругу бутылки вина, кто-нибудь перебирает струны гитары, наигрывает на аккордеоне. Смех, веселая болтовня, неловкие паузы, подколки, ругательства, долгие истории – и все под Розину стряпню. Одни пришли в костюмах, не смыв побелку с лица, другие в джинсах и футболках. Сплетни, шутки, флирт, цирковые байки, но больше всего – смеха.
По вечерам труппа частенько усаживалась прямо на улице, под звездным небом. Скатерти лучились белизной, кто-нибудь из клоунов бродил вокруг, выпуская петарды, взрывающиеся над головой. Случалось, обломки падали сквозь ветви деревьев на стол, вызывая взрывы хохота. Неудержимый смех, море энергии… а потом все прервалось, свет погас, а обугленные остатки дома Дэнни были бесцеремонно сметены и выкинуты бог знает куда.
Больше того. Последний раз мальчик получил миску риболлиты вечером накануне пожара, и вот сейчас знакомый вкус – пряный, особенный – высвобождает и эти воспоминания…
Дэнни сидел у Розы в фургоне, когда они вдруг услышали вой сирен и крики Дарко «Пожар! Пожар!». Еще чувствуя во рту вкус похлебки, мальчик, спотыкаясь, помчался вслед за Розой наружу, под снег, и увидел языки пламени, над которыми поднимался густой черный дым. С тех самых пор он заглушал эти воспоминания, но сейчас ясно представляет себе всю сцену, а не разрозненные фрагменты. Он помнит, как члены труппы изо всех сил старались потушить пожар, как лаял Герцог, как Мария и Фрэнки направляли в пылающую преисподнюю струи огнетушителей – одного, второго, третьего, – сперва надеясь, потом почти безнадежно. Как Замора рвался в огонь, но его оттащили. Как подоспевшие клоуны растерянно смотрели на пылающее чудовище, поглотившее родителей Дэнни.
Я помню, помню! Снег валил все сильнее, сплошной пеленой, и… я оглядывался по сторонам в поисках помощи, еще одного огнетушителя или пожарного насоса, и все остальные тоже были рядом. А потом кто-то пронзительно закричал – Иззи или Беатрис, – и я снова взглянул на пламя и помчался к нему, чтобы спаси их, но Замора перехватил меня с криком «Нет, Дэнни, нет!». И держал меня, а пламя все бушевало и бушевало… Пожирало само себя, пока наконец не примчались завывающие пожарные машины и не добили его окончательно.
Дэнни смутно осознает голоса вокруг. Кто-то – Роза? – спрашивает, как он себя чувствует. Что-то случилось? Но Дэнни сейчас не видит ничего вокруг, лишь огонь и снег, а за ними – все прочие бесчисленные моменты прошлого, сотни тысяч воспоминаний, разворачивающаяся безумная трагедия «Мистериума»…
И горе, что он так долго таил в себе, прорывается, выплескивается наружу.
Горе сотрясает все тело мальчика, плечи его дрожат, он задыхается, пытаясь вдохнуть хоть немного воздуха, держать голову прямо. Но не может обуздать себя… больше не может.
–
Дэнни глубоко дышит, стараясь унять дрожь. Ощущение такое, точно руки и ноги подергиваются сами по себе, без его воли. Зубы стучат. Мальчика бьет озноб. Но в то же время ощущения и такие, словно с груди у него сняли тяжкий камень – и эмоции наконец вырвались на волю и беспрепятственно текут сквозь него.
Роза снимает пиджак и накидывает ему на плечи:
