ненавидящего преступников легавого.
Зимин отметил для себя, что сработал полковник достаточно грамотно. И если все прошло как следует, «орангутангу» жить осталось недолго – внутренние органы отбиты напрочь, возможны и разрывы. Вот только как на это отреагируют хозяева?
Поморщился – уже привык называть Властителя и иже с ним – «хозяева». Скажи года четыре назад, что он, Зимин, будет лежать на травке на берегу иномирной реки и у него будут «хозяева», – он бы рассмеялся в лицо глупому фантазеру.
Три года на пожизненном – это три года в рабстве. В гораздо худшем рабстве, чем живут обычные рабы. Пять-семь лет, и конец. Или туберкулез, или отбитые внутренности. Здешние рабы живут гораздо дольше. Если не рассердят хозяина, конечно. (Это им всем сразу же было объявлено, когда маги обучали местному языку.)
Маги! Вот же чертовщина! Антинаучно и даже глупо! Но эффективно. За ночь выучить язык – ну что, кроме магии, может в этом помочь? Волшебство! Даже не за ночь, а часа за три, не больше, какое-то снадобье, туман в голове, и через три часа ты уже знаешь местный язык. А от самого колдовства остались только смутные воспоминания о том, как в мозг впивается монотонный голос, повторяющий и повторяющий разные слова.
А еще картинки, вспыхивающие перед глазами. Картинки местной жизни. Эдакая лента из образов и слов, бегущая со скоростью взбесившегося конвейера.
– На, сука! На! На пацанов попер, мусорской?!
Зимин вышел из облака мыслей, открыл глаза и увидел, что Слюсарь отбивается от пятерых заключенных – ловко, умело, но время от времени пропуская удары.
Нападения следовало ожидать. Глупо сажать в один загон мента и тех, кого он сажал. Это верная смерть. Полторы сотни человек – задавят, как пить дать, задавят. Одной только массой, и никакие приемы не спасут. И если он, Зимин, сейчас вмешается – достанется и ему. Ночь они не переживут, это точно.
Посидев еще секунды три, Зимин поднялся, распрямившись, как пружина, и шагнул туда, где Слюсарь изображал из себя Евпатия Коловрата. Как известно, тот погиб, окруженный толпой завоевателей, когда те, не в силах одолеть богатыря, выкатили на прямую наводку камнеметные машины. Машин здесь не было, но камни имелись, и предостаточно, и Зимин заметил, как несколько бывших заключенных держат в руках очень даже пригодные для метания округлые булыжники.
Майор сделал еще несколько шагов, с ходу сбил с ног высоченного, с носом набок парня лет тридцати. Тот попытался встретить Зимина чем-то вроде маваши, но эту глупость майор сразу пресек, разбив придурку яйца и отправив его на травку – кататься и хрипеть.
Второй получил короткий тычок в горло, возможно – смертельный. Зимин не собирался миндальничать, тратить время и силы на то, чтобы соразмерять удары и пытаться не убить противника. Его как раз и учили убивать. Не скакать по рингу, изображая из себя великого сэнсея, а убивать – некрасиво, незрелищно, максимально эффективно и не затратно по ресурсам энергии.
Третьего свалил Слюсарь, добив носком ноги в подбородок. Остальные двое, видя, что случилось с их напарниками, покинули поле боя, отбежав подальше, туда, где стояла толпа, застывшая в угрюмом молчании.
– Хренец нам! – задыхаясь и утирая кровь со лба, констатировал Слюсарь. – По очереди спать будем! Иначе во сне задавят, гады! Ай, сука!
Булыжник скользнул по черепу полковника, и он пошатнулся, закатывая глаза. Зимин уклонился от другого булыжника и едва не попал под удар третьего, проскочившего на уровне виска. Если бы камень попал в череп – точно бы раздробил.
– Держись, сука! – Зимин хлопнул по щеке полковника своей широкой ладонью и встретил первого набежавшего на него противника тяжелым прямым ударом ноги, срезавшим того, будто удар кувалдой. Второго и третьего свалил короткими, незаметными тычками – одним вбил переносицу в мозг, другим врезал в печень, которой явно это дело не понравилось. Оба свалились молча, как снопы. Скорее всего мертвыми.
Краем глаза Зимин заметил, что полковник отошел после удара камнем и отмахивается, прикрывая Зимина справа. Работал он весьма эффективно, в этом ему не откажешь, но довольно грязно – много усилий и мало прока. Привык, по всему видно, драться или один на один, или с двумя-тремя неумелыми пьяными гопниками. Но это и понятно, учитывая специфику его службы и жизни.
А через несколько минут стало совсем худо. Толпа росла, перед двумя залитыми своей и чужой кровью бойцами стояло уже человек тридцать, и были это не простые уличные пьянь-гопники, а матерые, искушенные в разборках бандиты, большей частью – бывшие спортсмены. В девяностые именно они составляли костяк преступных группировок, и те, кто дожил до двухтысячных, могли называться крысами-убийцами – самыми сильными, самыми злобными, самыми живучими тварями. Зимин не знал, легенда это или нет, но в старину, когда людям нужно было искоренить крыс – на корабле или в жилом доме, – они изготавливали крысу-убийцу. В ящик или бочку сажали десятка два живых крыс и оставляли их там без еды и воды на несколько дней. Обезумевшие крысы начинали жрать друг друга, и в конце концов оставался один – самый сильный, самый злобный крыс. И тогда его выпускали на волю.
Крысы или уходили, или погибали, убитые этой тварью-каннибалом.
Так и люди – те, кто выжил после бандитских разборок и милицейских чисток, были тварями похуже крыс. Крысы не убивают для развлечения, не пытают ради того, чтобы получить удовольствие, а вот люди…
Зимин уже не думал о том, чтобы оставлять кого-то в живых. Он бил насмерть, каждым ударом, каждым захватом уничтожая одну из тварей,
