Удар кинжалом!
Раненый падает, чтобы уже не подняться никогда.
Короткая проверка – лента почти полна.
Разворот! И длинная, сметающая, как метлой, очередь по вышке, по той, что напротив, на углу. Вражеский пулемет замолкает, к нему уже бежит Конкин, тяжелый, высоченный, возвышающийся над толпой штурмующих, как гора.
На противоположной стороне периметра слышны пулеметные очереди и одиночные выстрелы из автомата – Слюсарь бережет патроны в отличие от пулеметчика. Сейчас там, на том конце, собрались все лучники и арбалетчики, которых смогли собрать. Они засыпали стену стрелами и болтами, сбивая с нее всех, кто там появился, и главное – подавляли пулеметное гнездо, не давая высунуться пулеметчику.
Конкин добежал. Через минуту пулемет заговорил, срезая вражескую вышку, а потом начал злобно кашлять, поливая свинцовой смертью двор тюрьмы. Зимин присоединился к атаке, и через минуту лента закончилась, пришлось заправлять новую.
Нынешние хозяева тюрьмы вначале растерялись, но затем открыли бешеный огонь по вышкам, умирая, падая, но не переставая палить. Впрочем, в стрельбе по стенам участвовали не больше чем один из десяти бойцов – остальные вступили в бой с десантниками, добивая оставшихся в живых, а еще дрались со штурмовым отрядом, который спускался по лестнице во двор, смешиваясь с толпой сражающихся.
Автоматы, конечно, хороши, но только не в ближнем бою, только не в битве, в которой перемешались свои и чужие, в полутьме, когда только чутье позволяет узнать своего в куче мелькающих рук и голов.
В рукопашной – только один на один, только так, как привыкли драться за тысячелетия сражений, так, как въелось в кровь сотням и сотням поколений воинов этой земли. Автоматы отброшены, в руках мечи, кинжалы – грудь в грудь, металл о металл, кулак о кулак. Настоящая битва! Не та – колдовская, странная, с иноземным оружием!
В грохоте стрельбы и звоне клинков стальная дверь тюрьмы открылась тихо и незаметно, откатившись в сторону по смазанным солидолом направляющим, и во двор хлынули латники с мечами наголо и щитами в левой руке. Теперь участь бунтовщиков была предрешена.
– Эй, кто тут? – Конкин постучал в дверь, и за ней послышался женский голос:
– А ты кто?
– Я – майор Конкин! А ты?
– Девчонки, Конкин! Это Конкин! Ура-а-а! Наши! Наши!
Дверь распахнулась, из нее вылетела Лариса, выглядевшая совершенно дико и странно – слишком короткие ей штаны, куртка, лицо измазано кровью, в руках автомат, за поясом кривой кинжал. Девушка с разбегу бросилась на Дмитрия, впилась в его губы долгим, сочным поцелуем.
Оторопев от такого напора, Конкин стоял столбом, пока девушка не оторвалась от него и, тяжело дыша, не сказала:
– Настька твоя жива! Кстати, мы договорились с ней, что я буду твоей второй женой!
– Врет, – послышался знакомый голос, и Настя медленно, стараясь, чтобы ее одеяние не распахнулось, подошла к своему любовнику. Одеяние было еще более странным, чем у Ларисы, – простыня, в которой проделана дырка для головы, на поясе перевязана лентой, вырванной из той же простыни. – Господи, наконец-то!
Настя обняла Конкина, чувствуя, как отступает напряжение последних дней и часов, и тихо заплакала, уткнувшись ему в плечо. Потом оттолкнулась от него, посмотрела в глаза и глухо, низким голосом спросила:
– Ты знаешь, что с нами тут делали?
– Догадываюсь, – так же глухо, скрипнув зубами, ответил Конкин, не отводя взгляда. – Но это ничего не значит. Всех нас жизнь время от времени трахает. Забудь.
– Я хочу увидеть Семенова, – яростно выдохнула Настя. – Очень хочу! Отдашь его мне?
– А сможешь? – без улыбки спросил Конкин и неожиданно для себя ласково поцеловал девушку в макушку.
– Я теперь все смогу! – Настя оскалилась, как пойманная в капкан лиса. – Все!
Эпилог
Семенова взяли живым. Он спрятался в административном корпусе, вернее – под ним, в подвале, укрывшись под старыми тряпками, швабрами, ржавыми оцинкованными ведрами. На что он рассчитывал – неизвестно. Видимо – отсидеться, а потом незаметно покинуть тюрьму и уйти на волю. Это было глупо, но понятно – что еще-то делать? Надеяться на чудо, и только.
Чуда не произошло. Настя не снимала с него кожу и не посадила на кол. Милосердная пуля прошла через его непутевую голову, отправив на новый
