что лучше ему не становится. Скорее, наоборот, бледнеет на глазах.
Дома номер семь и девять стояли практически рядом, причем промежуток между ними густо зарос высокими кустами. Так что проскочили мы его без проблем. Подошли с заднего двора, также густо заросшего деревьями, влезли через разбитое окно первого этажа, подсадив Кречетова, который уже заметно приволакивал ногу. Осмотрелись, ощетинившись стволами…
Пусто. Просто квартира, заваленная сгнившим мусором, оставшимся от эвакуированных хозяев. Скособочившийся шкаф с оторванной дверцей, детская кровать, советская пластмассовая кукла рядом с ней в выцветшем от времени платьице…
– На, перевяжись, – бросил Японец, протягивая Кречетову аптечку. – А то дальше идти не сможешь.
И я, и профессор с удивлением взглянули на Виктора. Однако Кречетов спорить не стал. Кивнул, сказав тихо:
– Благодарю.
И занялся ногой. Задрал штанину… Блин, не особо хорошая рана. Рваная. По-хорошему, не перевязывать, а шить надо, предварительно срезав лишнюю кожу, болтающуюся по краям. Но это процесс минимум на полчаса, которых у нас нету. Ибо сверху, на втором этаже слышны приглушенные шаги, а из коридора со стороны проспекта Ленина доносится какой-то шум. И лысому ежу ясно: задержимся, псионики спохватятся на тему, куда делся их патруль, начнут прочесывать местность. И трындец нашей миссии, причем вместе с нами.
Кречетов это тоже прекрасно понимал. Поэтому просто взял из аптечки перевязочный пакет и быстро наложил повязку. Потом вколол себе промедол из шприц-тюбика прямо через одежду, взял автомат и сказал:
– Я готов.
Блин, сволочь он, конечно, порядочная, но я, признаться, всегда втайне уважал этого мерзавца. Даже когда отчаянно хотел его грохнуть. Мозгам его любой позавидует, и воля у него – дай Зона каждому такую. Враг, достойный уважения, это почти везение. Такого даже если и убьешь, то обязательно похоронишь. А если тебе не повезет, то от его руки и умирать не обидно. Это не пулю-дуру башкой словить в перестрелке незнамо от кого. Это судьба, достойная настоящего сталкера.
В общем, вышли мы из той квартиры и двинули наверх по лестнице, держа наготове наши бесшумные автоматы. Прав был Кречетов, захватив именно глушеное оружие. В подъезде выстрел из «калаша» слышен словно в трубе. Эхом по всем этажам прокатится и до проспекта Ленина донесется. Демаскирует надежно и всерьез. «Валы» и «Вихрь» тоже, конечно, не совсем бесшумные, но для наших целей вполне годятся, эха от них точно не будет.
Второй этаж «держали» две «куклы», одна из которых сейчас размеренно ходила туда-сюда по лестничной площадке, а вторая, сгорбившись возле окна, выходящего на проспект, контролировала одновременно и его, и лестничный пролет. Понятно. Один сторожит, второй гуляет. Похоже, псионики заботились о здоровье своего имущества, вложив в их программу разминку нижних конечностей.
Правда, не учли они одного момента. Что с нижней площадки я вижу ноги стрелка, обутого в берцы, а он меня – нет. Поэтому я тихонько поднял «Вихрь» и двумя одиночными аккуратно прострелил лодыжки незадачливого охранника. А когда он упал на бок, третьим выстрелом прошил ему пулей окуляр фильтрующей маски, благо «кукла» была не в экзоскелете, а в таком же «борговском» бронике первого уровня, что я до сих пор таскал на себе.
Когда убитый упал, шаги над нашими головами немедленно прекратились, но сориентироваться в обстановке вторая «кукла» не успела. Над перилами лестницы, ведущей на второй этаж, стреляя на лету из своего «Вала», в красивом прыжке взвился Японец. И не успели его ступни коснуться лестницы, как наверху послышался тяжелый, глухой удар. Так падает бронированное, но уже безвольное мертвое тело, отброшенное к стене прицельной очередью.
– Неплохо, – пробормотал Кречетов, стоящий рядом со мной. – Признаться, я рад, что за все это время мне не пришлось встретиться с ним один на один.
Я усмехнулся про себя и ничего не ответил. Профессор даже не представляет, насколько он прав, ибо подожженный взрывпакет, засунутый в распоротый живот, это финал по-настоящему грустный и реально болезненный.
Пройдя мимо двух трупов, вооруженных «калашниковыми», мы поднялись выше на семь этажей. Восьмой аналогичным образом контролировала вторая пара «кукол», которую мы ликвидировали по той же схеме, как говорится, без шума и пыли.
Девятый этаж оказался пустым и мрачным, словно сталкерская жизнь – с выбитыми дверями квартир, мусором на полу, отвалившейся от сырости штукатуркой и облезлым октябрятским значком, валяющимся рядом с ржавыми лестничными перилами. Осколок прошлой жизни ныне взрослого человека, выжившего после чернобыльской аварии… Либо ребенка, умершего в минувшем веке от последствий радиоактивного облучения.
Мы вошли в одну из квартир, осторожно приблизились к окну, выходящему на проспект…
И замерли на мгновение от удивления. Ибо то, что происходило внизу, было слишком даже для Зоны с ее дикими нравами.
На другой стороне проспекта располагался магазин, по форме точно повторяющий булочную «Колосок» – такая же вытянутая бетонная «Н». Над магазином на стальных растяжках маячила выцветшая, побитая, но все еще читаемая вывеска, выполненная на украинском языке: «Мясо риба овочi». Также с моего места был виден торец здания, облепленный жутковатым кроваво-мясным мозаичным барельефом, выполненным строителями магазина в стиле эдакого советского модернизма – мол, мы не хуже прогнившего запада можем. Получилось, на мой взгляд, как минимум странно. Впрочем, в искусстве я не силен, может, так оно и надо.
Взгляд притягивал не барельеф, а то, что находилось перед ним.
