двуногих кротов особого не было.
К началу третьего месяца обесточенная продовольственная ферма и другие инфраструктуры пребывали на грани полного запустения.
И тогда в Убежище случился переворот.
Обитатели бункера разделились на два лагеря – тех, кто верил в возвращение лодки, и тех, кто нет. Первых, конечно же, оказалось меньше, чем последних. Суровая реальность и перспектива вымирания уверенно брали свое. И довольно скоро, пользуясь шатаниями среди выживших, оппозиция устоявшегося Совета старейшин взяла власть в свои руки. Начальника службы безопасности, как воплощение грубой и простой силы, Евгения Ветрова с легкостью переманили на свою сторону, попросту увеличив его семье дефицитную пайку. Да и вообще все произошло как-то само собой, без возни и выстрелов. Перетекла одна власть в другую и… собственно, все.
Посреди ночи к Ерофееву постучались. Собирайся, мол, дед. Собрание новых старейшин будет.
– Да иду уж, иду.
И на том собрании скинули Лериного кормильца, пнув под самую шляпку, как старый гриб.
Не приплывет обратно лодка, сгинули, потонули или вообще на хрен к черту на кулички дернули.
– Но позвольте, – пытался возражать Ерофеев. – Никакой информации о них нет. Может, все и обойдется. Ведь у них миссия.
– Вот именно, что никакой информации, – рубил сплеча Фома Боровиков, отец несостоявшегося Лериного жениха, который с самого начала был подстрекателем и занял позицию руководителя оппозиционеров. – Миссия могла быть спланирована диверсантами, чтобы украсть у нас лодку, разве не так, товарищи? И твоя пигалица помимо прочего от моего сбежала. – Оратор посмотрел на сидевшего тут же сына Виктора. – Может, это ты все и подстроил, а?
– Да какое подстроил, – разводил руками Ерофеев. – Все ведь под одной крышей сидим. Кто ж знал-то.
– Вот именно. И нашей первостепенной задачей является укрепление и обустройство Убежища, а также быта всех его обитателей. И если мы продолжим слушать эти пустые россказни о том, что кто-то откуда-то собирается вернуться, мы поставим нашу общину на грань вымирания.
– Они вернутся, – заявил Ерофеев. – И ты, и я это знаем.
Он прекрасно понимал, что к его мнению прислушивались многие, и в оппозиции его считали сильным противником. Поискал среди собравшихся знакомые по старому Совету лица, но никого не нашел. Вот, значит, как…
Переворот. Смена власти.
– Да чего ты все заладил: вернутся, вернутся. Пайку, может, тебе удвоить или в отсек получше перевести?
– Купить хотите, – улыбнулся в бороду Ерофеев. – Чтобы в молчанку играл и народ попусту не гоношил. Только знаю я, что для власти вам все это надобно, зады помягче устроить, а на остальных плевать. А людям надежда нужна. Нет, Фома. Ни к чему мне твои подачки.
– Людям нужны не пустые россказни да надежды. А результат! Ре-зуль-тат, слышишь меня? По-хорошему всех бы вас, тебя и остальных, к стенке – за то, что оставили нас без лодки, – прорычал Боровиков. – Вырезать под корень, и дело с концом. Нам по вашей милости теперь все с нуля поднимать.
– Ну, вырежешь ты, а дальше-то что? – спокойно парировал Ерофеев. – Делу это никак не поможет.
– Ну что ж, – с показным сожалением вздохнул Боровиков. – Все свидетели, я пытался. А посему Александр Петрович Ерофеев отстраняется от места в Совете без дальнейшего права голоса. Решение окончательное и обжалованию не подлежит. На этом на сегодня все, товарищи.
И разжалованный дед уныло поплелся в свою конуру, теша себя тем, что, по крайней мере, совесть его перед собой и перед остальными была чиста.
В тот день, как, впрочем, и во все остальные за последние несколько месяцев со дня отплытия «Грозного», Юрик встал ни свет ни заря. Поцеловав мать, натянул мешковатый рабочий комбинезон и, наскоро позавтракав в столовой грибной кашей, пахнущей железом от воды, направился на нижние ярусы в техпомещения. В отсек, который среди работников коротко назывался «Трек».
Там, в просторном помещении с низким потолком, в полумраке стояло две дюжины велосипедов и спортивных тренажеров, подключенных к поставленным у противоположной стены аккумуляторам. У велосипедов на задних колесах вместо шин были намотаны хомуты. Кисло пахло озоном. Напротив каждого агрегата на стене висел плакат или выцветавшая фотография, на которых были различные изображения – то пейзажи или панорамы давно канувших в Лету городов, то красивые девушки в соблазнительных позах, застывшие давным-давно, словно выхваченные у вечности привидения.
Выбирай, что больше нравится, садись и крути педали всю смену, добывай драгоценное электричество.
И Юрик уезжал. Привычно садился на потертое кожаное седло и отправлялся далеко-далеко, куда-то в другой, утраченный волшебный мир, которого он никогда не знал.
У него была своя любимая картинка, хотя и на других, не столь одетых девушек он нет-нет да украдкой поглядывал.
На небольшой, не более обычного бумажного листа
