Он тремя прыжками преодолел кювет и откос насыпи, вышел на дорогу.
Так, ферма — там, Загривье — там… Ладно, не такого уж крюка дал…
По бетонке Кирилл двинулся легкой трусцой.
Небесное буйство продолжалось, и когда очередная вспышка высветила низенькое приземистое строение, стоявшее чуть в стороне, Кирилл хлопнул себя по лбу.
Клава! Черт… Ну точно: домик без окон, «вроде баньки»…
Совсем забыл про девушку, проклятый склеротик! А ведь она ждет, наверняка ждет…
Он повернул было к баньке, но тут же трусца сменилась быстрым шагом, затем шагом медленным, затем какое-либо движение вовсе прекратилось.
Все не так просто…
Совсем не просто…
Он ведь не сможет заскочить на минуту-другую: привет-пока, бежал, дескать, мимо, а теперь извини — дела…
Нет… Если он войдет в этот домик, выйдет не скоро… «Ты бы ушел от такой женщины, Козлодоев?!» Он не Козлодоев, но быстро уйти не сможет… И Марина…
А может, ну ее на хер, твою Марину? — задумчиво поинтересовался внутренний голос. Причем, подлец этакий, впервые употребил подобное выражение касательно законной супруги Кирилла. Почувствовал слабину своего альтер эго, не иначе.
Не все так просто…
Кирилл застыл в неподвижности на дороге — ни дать, ни взять Буриданов осел между двумя ослицами. Или ослихами? Без разницы, но ты-то точный осел, решай быстрей, сколько можно торчать столбом на бетонке…
Решили за него. С неба упала крупная, тяжелая капля, еще одна, еще, еще, еще…
— На хе-е-е-е-р-р-р-р! — громко оповестил он пустынную дорогу и Великого Электрика.
И припустил к приземистому строению. А вот так, дорогая! Дождь приключился, Неимоверный Тропический Ливень. Едва успел спастись в какой-то сараюшке, а то бы точно смыло в Рыбешку, оттуда — в Лугу, потом в Финский залив, в Балтику, в Атлантику, к черту на кулички, к теще на блины…
Однако спасся, а ты посиди-ка дома. Посиди, поломай голову, где твой муж — в Атлантике или у черта на блинах. Помучайся, любимая, — как он мучается насчет твоей псевдобеременности. На хер, милая, на хер!!!
Опаньки-и-и-и…
Возле самой двери домика Кирилл остановился.
Не из-за сплетения свастик, грубо и небрежно вырезанных, за полным отсутствием наличников, прямо в полотне двери, — нашли чем удивить, право слово…
Не в том дело. Дверь оказалась взломана — топором, а может и ломом.
Да-а-а… Старик Некрасов, хоть и сграфоманил как-то про топор дровосека, хоть и жульничал безбожно, играя в карты, но в женщинах таки понимал толк. В таких вот, русских,
— Тук-тук! — сказал он громко и весело. — Клава, ты здесь?
Кирилл быстро шагнул через порог, не дожидаясь ответа, — дождь с пугающей скоростью превращался в настоящий ливень; посветил фонариком.
Она была здесь…
Но уже никому, никогда и ничего не смогла бы ответить.
Если бы ЭТО продолжалось еще достаточно долго, Марина сошла бы с ума; или не сошла бы, а наоборот, взяла бы себя в руки, а заодно — тоже в руки — взяла бы что-нибудь острое, или тяжелое, или совмещающее оба названных качества, и, вооружившись этим острым-тяжелым, распахнула бы дверцу холодильника «Самарканд»; а может, она бы…
Впрочем, неважно.
Потому что ЭТО: полтергейст? Галлюцинация? Буйство одичавших крыс? — прекратилось.
Холодильник накренился вовсе уж сильно. Дверца полностью распахнулась. Содержимое рухнуло на пол.
Не крысы.
И, естественно (глупо было бы ожидать), не двадцатилетней давности труп Маришки Кузнецовой с раздувшимся, позеленевшим лицом.
На пол рухнуло то, что Марина час назад своими руками уложила в холодильник, — оскаленная башка мадам Брошкиной.
Холодильник стоял тихо-мирно — дверца наполовину распахнута, никаких самопроизвольных движений.
