просто сгнивший старый хлам, – на вид разница была невелика. Кроме служителей Гавани на причалах никого не было, и пустые пирсы растворялись в пелене бесконечного дождя.
Покинув борт «Железного Тарана», Книжник поначалу ощущал себя странно. Может, сказывалось непривычное уже отсутствие качки. А может, дело было в том, что он слишком привык путешествовать вместе с «подвижным домом»: сначала это был бронепоезд, потом корабль, к которому уже успел привязаться. Теперь у них снова не было ничего – кроме меча и револьверов у Зигфрида, да пятерки тощих ребятишек, отчего-то переместившихся от семинариста к Тридцать Третьему, – было в нем что-то привлекавшее детей. То ли необычный облик со стальными прожилками на лице, то ли странно сочетавшаяся с этим добрая улыбка. Кто бы мог подумать, что у кибернетического организма откроется вдруг такая симпатия к человеческим детям.
Было, правда, еще кое-что – массивный железный ящик с крепкой рукоятью, который вынес с корабля Герцог. Причем вынес тайно, умудрившись не попасться на глаза портовой страже.
– Что это ты такое урвал? – глядя на ящик, спросил Зигфрид.
– Знакомый сундук, – заметил Книжник. – Его же с собой Балабол тащил.
– Вот как? – несколько разочарованно сказал Герцог. – Я-то думал, что это казна Кэпа. Грядут тяжелые времена, и золотишко не помешало было.
Поставил сундук на камни пирса, хмуро оглядел его, потирая руки.
– Да что ты все заладил – «тяжелые времена, нарушение равновесия»? – Книжник положил руку на плечо Герцога. – Главное, от этих изуверов сбежали. Ей-богу, страшно вспоминать! Мы свободны – теперь все в наших руках!
Тогда он действительно в это верил. Просто потому, что жизнь и друзья приучили: храбрость и упорство всегда помогают добиться цели. Просто надо идти напролом, не страшась смерти, – удача любит отчаянных.
И лишь где-то краешком души ощущал, что это лишь часть правды. Хотя бы потому, что не по собственной воле человек рождается на свет и не сам решает, когда покинуть мир, если он, конечно, не самоубийца. Что ни говори, а есть некие силы, ведущие тебя по жизни, – именно они ставят перед тобой неразрешимые вопросы, обрушивают на тебя испытания, приводят на мучительные развилки – а тебе лишь остается выбирать, трус ты или храбрец, благородный или подлый, способен ли на поступок – или лишь бредешь в чужой колее. Хотя… Хотя и это, наверное, не вся картина бесконечно сложного мира.
Вот Зигфрид – для него все ясно. Он не мучается вечными вопросами. Для него есть свои и есть враги. Точка. Он никогда не станет оборачиваться назад и сомневаться в однажды принятом решении. Потому что его путь – это путь воина.
Так что, быть может, есть правота и в словах этого странного Герцога и зря они вмешались в равновесие мира, что бы это равновесие ни значило? С другой стороны, стоит ли это непонятное «равновесие» их собственных жизней?
Слишком много вопросов для одного семинариста. Хорошо, что рядом есть надежный друг, который в критический момент не станет особо мудрить, а рубанет мечом там, где надо рубить, а не вздыхать о высоких материях.
– Давайте решим, что делать будем, – предложил Книжник. – Честно говоря, устал я смертельно и жрать охота…
– Да и детишек хорошо бы подкормить, – заметил Тридцать Третий. Сейчас он нес двоих младших, которые умудрились мгновенно заснуть у него на руках. – Я, конечно, не человек, но понимаю, что ваши детеныши не настолько выносливы…
– Детей я заберу в общину, – сказал Герцог. – Но добираться далеко, и действительно, придется ночь провести в Гавани.
– А ты, похоже, этому не особо рад? – заметил Книжник.
– А чему радоваться? Здесь и в обычное время можно нарваться на неприятности. А теперь, когда мы таких врагов заимели, – наверняка жди беды.
– Ну, это мы еще посмотрим, кому ждать беды, – бодро заявил Зигфрид. – Скажи лучше, куда в этой Гавани податься?
– Злачных мест хватает, – скривился Герцог. – Это только на словах здесь тишина и всеобщее примирение. На деле же, это территория, где сводят счеты. Очень удобно – под прикрытием портовой стражи, тихо и незаметно.
– Ты, я вижу, не особо-то Гавань любишь, – сказал Тридцать Третий, довольно странно смотревшийся в окружении облепивших его детей.
– Да век бы ее не видать, кабы судьба сюда не забросила. У нас же как: и в самом Кенигсберге не особо мирно – то тут, то там стычки, и люди с мутами грызутся, и муты с мутами, но еще больше – люди друг с другом. При всем при этом в принципе равновесие сохраняется. Главный враг – Чума, но она далеко, за заливом. Ударить так, чтобы добить нас окончательно, у нее не выходит. Но действовать через лазутчиков, диверсантов и прочей погани – это в их стиле. Вот, в Гавани они и проворачивают свои делишки, – герцог усмехнулся. – Честно говоря, я когда впервые вас увидел, то поначалу решил, что это вы тоже на Чуму работаете.
– А что, похоже было? – хмыкнул семинарист.
– Вообще-то, не очень. Что-то сразу выдает в вас чужаков. Вряд ли Чума стала бы нанимать тех, кто настолько бросается в глаза. Разве что у них совсем с человеческим материалом печально. Но это вряд ли.
– А что, сейчас ты поменял о нас свое мнение?
Герцог внимательно поглядел на Книжника, пожал плечами:
