– Что за черт?! – Разведчица с удивлением осмотрела место слома.
Оказалось, что клинок был предварительно надломлен у основания, скорее даже ровно отпилен, а затем приклеен к рукояти небольшим количеством эпоксидной смолы. Естественно, что при таком креплении он отломился от малейшего усилия.
Пораженная увиденным, Савельева оставила Уэйна с девушкой, а сама взлетела по лестнице на верхнюю площадку маяка, чтобы продемонстрировать сломанный нож Делягину.
– Ай да Макаров, ай да сукин сын! – покачав головой, проворчал капитан. – Жадная сволочь, барыга, но…
– Но не предатель, – уверенно закончила за него майор. – Они сливали пучеглазым негодные клинки. Ими и цыпленка не зарежешь. Так в чеченскую войну жадные прапорщики продавали боевикам патроны: крови своих же ребят они не хотели, поэтому предварительно вываривали эти патроны в кипятке. После чего те ничем не отличались от нормальных, кроме пустяка: порох в них не воспламенялся. – Она посмотрела на Делягина. – Почему Макаров вам не сказал?
– Потому что хорошо меня знает, – хмыкнул Делягин. – Для меня это не смягчающее обстоятельство. Все равно он совершил преступление. Незаконный оборот оружия и все такое.
– Тогда – возможно, не смягчающее обстоятельство. А теперь? После того как он своей вылазкой спас тридцать человек? Искупил кровью, что называется?
– За дерзость по отношению к старшим чинам пусть посидит, – упрямо буркнул капитан.
– Не уверена, что это правильно, – заметила Савельева.
– Вот прямо так? – с иронией заинтересовался капитан.
– Именно так! – твердо ответила майор.
– Тогда хрен с вами, – сдался ротный. – Идите, открывайте, выпускайте. Я устал как собака, мне не до интриг, не до ваших дешевых детективных историй. Целуйте своего Макарова в попу…
Савельева спустилась в студию. Там Уэйн разочарованно разглядывал свой штык-нож, который подарил ему Делягин.
– Руками сломал! – пожаловался он, демонстрируя лезвие отдельно от рукояти. – Это русское качество такое? Как вы вообще воюете таким оружием?!
– Прошу прощения, кажется, это была неудачная шутка со стороны капитана, – с усмешкой произнесла разведчица. – Мы вам потом обязательно подарим другой, качественный. А сейчас надо выпустить Макарова из подвала, Делягин велел. Если только он там еще всех не поубивал…
– Этот ваш сержант – хороший боец, хоть и бледнолицый. Настоящий гризли.
Отыскав в шкафу открывалку для банок, Савельева наконец торжественно вскрыла овощное рагу.
Девушка на кровати принюхалась, как собака, учуявшая сосиски в пакете у сердобольной прохожей.
– Хочешь? – Разведчица покосилась на незнакомку.
Та подалась вперед и, прикрывшись одеялом, спустила босые ноги на пол.
– Э, нет, – Савельева покачала головой. – Давай для начала договоримся, что немую ты из себя строить больше не будешь. О’кей? Как тебя зовут?
– Элиза… – тихонько ответила девушка.
– О! – обрадовалась майор. – Так гораздо лучше. А я Надя, что по-русски означает «надежда». Мне нравится, как мама меня назвала! Я тебя ни о чем не буду расспрашивать, не бойся. И вспоминать ничего не попрошу. Просто мы с тобой люди, поэтому давай будем общаться по-человечески, а не в молчанку играть.
При слове «люди» Элиза вздрогнула. Похоже, это слово вызвало у нее в сознании волну неприятных ассоциаций. С учетом того, что попытка гинекологического осмотра также вызвала шок, можно было предположить факт изнасилования. Тогда версия бакланов, как их называл Уэйн, могла оказаться более правдоподобной, чем Савельева думала поначалу.
Впрочем, она не объясняла всего, и откровенного несоответствия фактам в ней тоже было достаточно. Например, совершенно ясно, что девушка находилась в заключении. Около месяца – об этом говорило не только запущенное оволосение интимной зоны и подмышек, какого уважающая себя девушка не допустит, будь у нее минимальная возможность за собой ухаживать, но и следы от зажимов на коже запястий и лодыжек, выявленные при детальном осмотре с лупой.
Зажимы были мягкими, это не были веревки, колодки или металлические скобы. Речь скорее всего шла о специальном реквизите для садо-мазо или о системе операционного обездвиживания пациента.
При этом у девушки незаметно было ни физического истощения, ни каких-либо других признаков плохого питания. Сейчас Элиза хотела есть, без сомнения, но она не кидалась на еду, как жертва длительного голодания. Значит, за ней присматривали и, судя по всему, в определенных пределах ухаживали – по крайней мере, кожные покровы были чистыми, без царапин, трещин, пролежней и других неприятных вещей, практически всегда сопутствующих насильственному заточению. Следов хирургического вмешательства тоже не обнаружилось.
