Антон, с выражением оскорбленной невинности, достал свою добычу.
Общий вздох пронесся по двору.
– А… зачем вам тащиться на ярмарку с… этим? – затянул фермер, глаз не отрывая от розового чуда. – Я бы и сам купил!
– А денег хватит? – наморщился Сулима.
– Пятьдесят мы, конечно, не запросим, – задумчиво сказал Антон, почесывая в затылке, – но тыщ двадцать пять точно…
– Пять! – выпалил Гил.
– Двадцать.
– Десять!
– Пятнадцать, и ни сантом меньше.
– Согласен! – быстро сказал Бастер.
– Только чтоб переводом нам на шунты, по пять каждому.
– Согласен!
Гил замер, а глаза у него расфокусировались на мгновенье – в это время фермер проводил транзакцию. Почти тут же на сетчатке Ломова высветилось подтверждение перевода – ноли на его счету в Планетарном банке Лоа сменились приятным числом «5000».
– Держи!
Ломов протянул Гилу глыбку «морского воска», наблюдая за тем, как блестят глазки у фермера. Наверняка подсчитывает барыши.
Да пускай… Шальные деньги, они и есть шальные.
– Подбросите нас на ярмарку?
– Не вопрос! Только это через неделю будет. Погостите пока…
Неделя прошла, как у бабушки в деревне. Антон просыпался поздно, пил здешнее молоко, закусывал ломтем душистого хлеба, совершенно не думая о том, что «коровы» местные относятся к рептилиям, а на муку перемалывают высушенные клубни «донного ореха» – прибрежной водоросли.
После завтрака Ломов покидал свою комнату со стенами, каким-то образом плетенными из лиан толщиной в ногу, и шел в огород. Копал, устраивал грядки, высаживал рассаду – погружал в рыхлую почву розоватые побеги, поливал. После обеда, бывало, прогуляется на пастбище, соберет подсохшие «яблоки» навоза, больше смахивающие на «арбузы», побросает их в бочку с водой – подкормка получается…
Сельская жизнь здорово успокаивала, укрепляла нервы, да и мышцы были в тонусе.
Семейство Бастера начало готовиться к ярмарке дня за три до отъезда, а когда собралось наконец, то со двора выехали два грузовика, нагруженных товаром. Машины были самые обыкновенные, без гравитаторов, на шаровых шасси, что для здешних болотистых мест подходило отлично.
Ломов устроился с комфортом в кузове, на мягких тюках. Гил Бастер покачивался рядом, закинув руки за голову и глядя в небеса. Прибыли, наверное, подсчитывает…
Двигатели урчали размеренно, машину плавно покачивало на ухабах. Антон покосился на фермера.
– И сильно вас риитяне, в смысле боевики достают?
– Да не-е… – протянул Гил. – Риитяне – что? Куклы! Что им носолобые скажут, то они и творят. Это после войны жарко было, мне отец рассказывал. Тогда тут ангиан шарилось по лесу – тьма! Ничего, повывели… А тех риитян, что остались, имперцы подзуживают постоянно. Иногда, говорят, с кораблей сбрасывают им оружие, то-се… Может, и врут, конечно. А чего ты спрашиваешь, будто нездешний?
– А мы не местные, – усмехнулся Ломов. – Нас сюда продали в «трудовики» с рейдера «На-лиу». Слыхал, быть может? А мы чего-то не захотели.
Фермер рассмеялся.
– Да тут таких… знаешь сколько? Вон, батя мой тоже в плен попал. Продали его в Дассине, а он в ту же ночь сбежал. Сюда, на Юг. А тут так – можешь волю отстоять? Молодец, стало быть, свободный. Не можешь? Значит, быть тебе рабом. А имперцы – те еще сволочи. Для них все, кто не с Анга, – рабы! А батя мой поднялся, развернулся. Мне вон нейрошунт поставил, когда я школу кончил в Дассине…
– Слушай, давно хотел спросить, да не у кого…
– Спрашивай.
– Насмотрелся я на ангиан… Почему они такие? Словно кто душу из них вынул почистить, а обратно сунуть забыл.
Бастер хохотнул.
– Хорошо сказано. Да, имперцы такие. Потому я и опасаюсь их – они не совсем люди. И дело вовсе не в их носах. Просто… Хм. Это началось лет двести назад. Тотальное извращение. Да-да! Вот, они любят нас критиковать за наши ранги, лишь бы погордиться тем, что сами когда-то были разделены на касты. Потом-то они их отменили. Великое достижение! С этого-то все и пошло, с безудержного стремления к свободе. Вроде бы хорошая цель – свобода, но ведь должны же быть какие-то границы, рамки, иначе не воля получается, а вольница, вседозволенность, хаос. Потом они отменили разницу между расами – у них на Анге жили люди с голубой кожей, их там угнетали по-всякому, а потом носолобые постановили, что расизм непозволителен.
