нашел хижину и Луи.
– А c тобой-то что было? – спросил он, усаживаясь за старый «Чикеринг» и снова, как в первый раз, дивясь, что вот, надо же, он и во сне может играть на пианино.
– Я тогда встретила еще одну путешественницу по снам. Ее зовут Вай-Мэй, – сказала Лин. – Слишком много болтает. Даже больше тебя.
Генри улыбнулся в ответ на ее колкость.
– Так, значит, нас тут трое? Тесновато становится в этом нашем мире сновидений, а? Но скажи мне, мисс Чань, – из невнятного перебора начала вырисовываться мелодия, – чем ты занимаешься, когда не беседуешь с мертвыми и не провожаешь беспутных музыкантов на подземные станции, где останавливаются волшебные поезда?
– Помогаю родителям в ресторане, – сказала она, усаживаясь на бортик фонтана, чтобы полюбоваться на плещущихся в нем золотых рыбок. – Но я хочу поступить в колледж и заниматься наукой.
– Ага. Та стопка книг, что была у тебя с собой.
– Помню, как я в первый раз прочла об экспериментах Джека Марлоу с атомом. Я подумала, что это мечта.
– Еще бы, – равнодушно отозвался Генри.
Лин поболтала рукой в прохладной воде фонтана.
– Вот что такое эти дискретные частицы энергии, которые мы видим в снах? Или когда я разговариваю с мертвыми – откуда они приходят? И куда уходят потом? Можем ли мы менять свои сны? Я тут повсюду чувствую энергию ци. Если бы я могла понять эту силу, возможно, я бы сумела превратить ее в научное открытие там, в физическом мире.
– Иногда мне удается изменить то, что снится другим, – заметил Генри.
Лин стремительно повернулась к нему.
– Правда? Как? Каким образом?
– Ой, да не волнуйся ты так. Я не могу менять сон напрямую – только делать спящему что-то вроде внушения.
– А. И это все? – Лин сунула руку обратно в фонтан и улыбнулась, когда рыбка принялась пощипывать ее за кончики пальцев.
– Я, между прочим, оскорблен, – протянул Генри. – И, между прочим, это может быть полезно. Если человеку снится что-то скверное, я могу помочь ему выбраться – сказать что-нибудь типа, почему бы нам не посмотреть сон про что-нибудь поприятнее? Про щенят, или про воздушные шары, или про шляпу- цилиндр…
– Про цилиндр? Кто захочет смотреть сон про шляпу-цилиндр!
– Откуда тебе знать? Может, кому-то нравятся официальные сны, – сказал Генри, улыбаясь. – В общем, я просто предлагаю что-то другое, и подчас этого вполне достаточно, чтобы вытащить человека из кошмара.
Он заиграл снова, уже другую мелодию.
– Тебе было страшно, когда ты в первый раз вошла в сон?
– Немножко. Я не понимала, что со мной происходит. Подумала, что вдруг я умерла и теперь проснулась по ту сторону жизни.
– …и пожалела, что не надела цилиндр.
Эту остроту Лин проигнорировала.
– А у тебя как было в первый раз?
– Я решил, что сошел с ума. Как мама.
– Твоя мама сумасшедшая?
Генри пожал плечами.
– Ты хочешь мне сказать, что это не совсем нормально, когда твоя мама день-деньской сидит на фамильном кладбище и разговаривает со статуями святых? Да откуда вам знать, мисс Чань? Дюбуа – крайне респектабельная семья!
– Она всегда была сумасшедшая?
– Нет. Иногда просто на всех обиженная.
– Не смешно.
– Еще как смешно. Ужасно смешно, просто ужасно, – сказал Генри.
Он привык толкать эту историю пресыщенной клубной публике. Ей вечно надо, чтобы все было легко и весело, чтоб никакие лишние сантименты не заставляли их притворяться, что им не все равно. C годами Генри довел этот номер прямо-таки до совершенства.
– Мои родители? – вещал он с крутящейся табуретки у рояля. – Трагическая история, знаете ли, просто трагическая. Они были цирковыми артистами, и их съели собственные тигры – прямо после бесподобного номера под названием «Завали его!». Бедные маман и папa! Ушли с ревом и отрыжкой, даже куплет не допели.
Однако притворяться тут, c Лин, в глубине сна, где все, что ты прятал внутри, могло вдруг и без предупреждения объявиться снаружи, было уже как-то
