чересчур затянулся этот кошмарный сон. И связанные руки очень реально затекли. Отлежал?..
– В сказках, говоришь? – снова прищурился Игнатий. – А хошь одну сказочку послушать? – и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Жили-были два муда… В обчем, два не шибко умных парня.
– Кто не шибко умный-то? – подал голос Мирон. – Ты за себя говори!
– За себя и говорю. Ну, будь по-твоему. Жили два парня – один не шибко умный, а второй и вовсе дурак.
– Да я тебя щас!.. – взъерепенился разнорукий.
– А ну никшни! – рявкнул Игнатий. – Кто так сказки слушает – точно дурень!
– В сказках обычно третий – дурак, – решил снять напряжение Глеб.
– Будет и третий дурак, будет, обожди, паря.
– Но-но-но! – протестующе вытянул лебединую шею «птеродактиль».
– Коли будете мешать, дале сказывать не стану, – надулся разноногий рассказчик.
Глеб уже понял, что героями сказки были эти трое, да и сказка обещала оказаться для него поучительной, поэтому он попросил:
– Давайте, кому неинтересно, пусть отойдет и не слушает. И вообще, самый главный на свете дурак – это я, так что насчет этого можете не заморачиваться, никто всё равно не обгонит. Игнатий, продолжайте, пожалуйста.
Игнатий продолжил, и больше его в самом деле никто не перебил.
– Жили те дур… парни в лесу, а им шибко в город хотелося. И то, думают, чаво бы нам в город-то не сунуться – нас же, красавцев таких, там заждались ужо! А с думалками-то у парней, как сказано было, пронблема имелася… Такая охрененная пронблема, что они и третьего дурака с собой потащили. Тот-то ладно, молод ишшо, девятнадцать годков тока стукнуло – откуда уму взяться? А енти два, как тот проситься стал, перечить и не подумали. А нечем потому шта думать-то. Вот и пошли они втроем в город. Идут себе, идут, шишки грызут, песни поют. И дошли ужо было до города, как тут, откуда ни возьмись, Змей Горыныч летит. Не о трех головах, врать не стану, но парням и одной хватило. Одному Горыныч ногу – хрясь, другому руку – хрусь, а третьего, молодого-то, всего когтями-зубами порвал. Так бы и стали не шибко умные парни шибко мертвыми, да тока набрел на них волк говорящий. Нашел, и к хозяину свому, колдуну, побег докладывать: так мол и так, Горыныч бесчинствует, добрых молодцев кушает. Колдун тот не злой, не добрый был, но страстями кровавыми интересовался – пошел посмотреть. А тамока было на што глянуть: один молодец без ноги лежит, другой – без руки, а у третьего и вовсе всё по отдельности, а чего-то до кумплекту и не хватает ужо – Горыныч слопал. Колдун Змея уснуть заставил, штоб не объелся, а сам молодцев собирать из частей начал. И как ни крутил, а для всех троих никак частей не хватает, хоть брюхо Горынычу режь да оттуда нехватку изымай. Што делать? А вот што колдун удумал. Одноногому из третьей кучки, што от молодого осталась, ногу достал и приделал – коротковата вышла, да всяко лучше, чем ничего. Однорукому прилепил новую руку – тож не совсем в масть, ну да ладно. А опосля колдун на третью кучку глянул, а тамока тока ливер да мозги осталися. Всё, отбегался паря… Тока вдруг слышит колдун – храпит кто-то! Оборачивается, а то Горыныч дрыхнет. Едва про него колдун не забыл. Ну и што, думает, с этим чудищем делать? Убить – так живое ить шусчество, жалко зверя губить. Отпустить? Так он ишшо кого слопает; коли сладенькой человечинки отведал – теперя ужо не откажется, ума-то нету… Стоп! Как нет ума?! А енто што? Посмотрел колдун на кучку-то малую, черепушку спящему Горынычу вскрыл, мозги звериные вытряхнул, а туда натолкал то, что из кучки наскреб. Проснулся Горыныч, а он уже не Горыныч, а Стёпик. То-то радости у парня было. И те двое тож шибко порадовались. Ну, дурни, что с них возьмешь. Тут и сказке конец.
Все долго молчали. Потом Глеб тихо спросил:
– Это правда? Он умеет вот так: руки-ноги и… мозги?..
– А ты што, глазам своим не веришь? – нахмурился Мирон. – Или хошь, штоб я по второму кругу енту сказку рассказал? Ты, видать, и впрямь дурак знатный, не соврал.
– Тим, это правда? – повернул голову Глеб.
– Что ты дурак? – оскалился Тим.
– Про Доктора – правда? Ты сказал, что этот парень – его сын. Это тоже правда?
– Пошел ты знаешь куда со своими расспросами!..
– Мирон, – позвал Глеб разнорукого, – почему вы его до сих пор не расстреляете? Это же не просто храмовник, это прихвостень самой Святой, моей матери.
– Расстреляем, не переживай. А ишшо лучше – утопим, пулю жалко. Тока надо Нюрку увести, не при девчонке же…
– Вот и правильно. А я, когда меня доставят к Подземному Доктору, и ему расскажу, и всем, кто рядом будет, что он про Святую говорил. И попрошу, чтобы ей это передали, мамочке понравится.
– Что я говорил про Святую?! – задергался в веревочных путах Тим.
– Что она старая стала, страшная, седая вся. Что тебе рядом с ней противно находиться, тошнит просто.
– Замолчи!!! – завопил храмовник. – Святая – самая красивая, самая лучшая женщина на свете!
– Ну, она-то услышит совсем другие слова, – улыбнулся Глеб.
