погоню за призраком, но в конце концов они встретились и обнялись.
— Извини, дорогой. Я постарела на восемь лет, — призналась Кейко Ямасуки.
— Ты все равно на год моложе меня, — ответил он, рассматривая жену. Он не увидел следов, оставленных временем, но в этом лунно-белой мгле она выглядела бледной и слабой. Он вспомнил о той ночи в бамбуковой роще в их доме в Японии. — Разве мы не решили, что ты ляжешь в гибернацию через два года после меня? Почему ты ждала все эти годы?
— Хотела подготовиться к продолжению наших исследований после пробуждения, но работы было так много… — ответила она, смахивая со лба прядь волос.
— Трудно было?
— Очень. Вскоре после того, как ты заснул, дали старт сразу шести проектам суперкомпьютеров нового поколения. Три из них строились по традиционной схеме, один — не по фон Нейману, один квантовый и один биомолекулярный. Через два года ведущие разработчики сообщили мне, что желательной производительности достичь не удастся. Проект квантового компьютера остановили первым — для него уже не оставалось теоретической базы, поскольку физики уперлись в барьер софонов. Потом прекратили работы по биомолекулярному компьютеру — сказали, что это пустые мечты. Третьим закрыли проект не-фон-Неймановской архитектуры. По сути дела, его структура имитировала мозг человека, но они сказали, что это бесформенное яйцо, из которого никогда не вылупится цыпленок. Три проекта с традиционной архитектурой продолжаются до сих пор. Но и там долгое время не было прогресса.
— Вот как… Мне следовало оставаться с тобой все эти годы.
— Это было бы бессмысленно. Ты бы без всякой пользы потратил восемь лет. Только в последнее время, когда мы уже потеряли надежду, нам пришла в голову совершенно безумная идея моделирования человеческого мозга почти что варварским способом.
— И каким же это?
— Мы решили применить микропроцессор для моделирования одного нейрона, а потом дать возможность всем микропроцессорам сообщаться друг с другом и самим динамически устанавливать и разрушать такие связи.
Хайнс поразмыслил над услышанным и понял смысл ее слов:
— Да ведь это означает изготовить сто миллиардов микропроцессоров!
Она кивнула.
— Но это… это практически столько же, сколько их сделали за всю предшествующую историю человечества!
— Я не подсчитывала, но, наверное, еще больше.
— Даже если бы вы изготовили так много микросхем, сколько времени понадобилось бы, чтобы их соединить?
Кейко Ямасуки устало улыбнулась:
— Я поняла, что это невозможно. Во мне просто говорило отчаяние. Тогда мы хорошенько подумали и изготовили так много, сколько смогли. — Она обвела рукой. — Все это — одна из тридцати запланированных сборочных площадок виртуального мозга. Построена, правда, только одна, вот эта.
— Я и в самом деле должен был оставаться с тобой, — взволнованно повторил Хайнс.
— К счастью, у нас все-таки получился компьютер, который мы хотели. Его производительность в десять тысяч раз превышает типичную для того времени, когда ты погрузился в анабиоз.
— Традиционная архитектура?
— Да, традиционная архитектура. Мы выжали еще несколько капель из закона Мура. Мы ошеломили ученых-компьютерщиков, — но на сей раз, мой милый, дорога вперед закрыта.
«Второго такого нам не построить никогда. Права на ошибку у нас нет», — понял Хайнс, но вслух ничего не сказал.
— Как только появился этот компьютер, работа над нейронным сканером пошла намного быстрее… — И тут Кейко внезапно спросила: — Дорогой, ты представляешь себе, как выглядит сто миллиардов? — Когда он отрицательно покачал головой, она улыбнулась и развела руками. — Тогда посмотри вокруг. Вот сто миллиардов.
— Что? — Не находя слов, Хайнс стал вглядываться в белый туман вокруг.
— Мы находимся в центре голографического проектора этого компьютера, — пояснила она, нажимая кнопки на кулоне, висящем на шее. Он решил, что это аналог компьютерной мыши.
Кейко продолжала работать с кулоном, и Хайнс увидел, что туман стал меняться. Он сгустился, показывая небольшую область в увеличенном масштабе. Хайнс заметил, что туман состоит из бесчисленного количества микроскопических светящихся пылинок, причем пылинки сами испускали свет, похожий на лунный, а не отражали лучи от наружного источника. Масштаб продолжал увеличиваться, и пылинки превратились в звезды. Но это было не земное небо — Хайнсу казалось, будто он стоит в самом центре Млечного Пути, где звезд намного больше и где не бывает темноты.
— Каждая из этих звезд — нейрон, — пояснила Кейко. Их с Хайнсом тела серебристо мерцали в свете ста миллиардов звезд.
Масштаб голограммы продолжал расти. Стали видны бесчисленные тончайшие паутинки, отходящие от каждой звезды и образующие сложные
